это свидетельства о чудесах: напротив, далекие от всякой априорной аргументации, мы позволили букве раствориться в своей собственной тонкой определенности, и мы больше не можем принимать чудеса только потому, что у нас больше нет никаких свидетельств о чудесах. Если апологетика хочет теперь довести себя до той же чистоты и простоты сознания, она должна перевернуть дело, полностью укрепить перевернутый мир своей бездуховности и, указывая на букву, утверждать, что евангельская история — это история чудес, потому что она так написана.

Апологеты последнего времени уже исповедуют эту грубость чувственного сознания, но это им не поможет, так как смелость, с которой они подвергают себя чистой узости, мы предупреждаем еще большей смелостью, бросаясь безрассудно и без догматической поддержки в букву и в обезьянью тюрьму, чтобы чистой силой самосознания, т. е. одновременно той же самой силой, которая лежит в основе нашей собственной духовности. То есть, одновременно, той же силой, которая создала букву, растворить ее и позволить ей самой говорить как свидетельнице бесконечной свободы духа. Он заговорил, он сам освободил нас, и как признанная буква он является свидетельством нашей свободы, дипломом, который апологеты должны сначала фальсифицировать своими эрегированными уловками и исказить с жалкой адвокатской ловкостью, если они хотят лишить нас свободы в этой сфере, ибо в других они не могут даже говорить. В благодарность за то, что письмо высказалось за нашу свободу, мы тоже — вернее, это одно и то же и является актом эмансипации — освободили его и обезопасили от коварных козней и хитростей апологетов, его уже нельзя исказить, иначе богослову пришлось бы прибегнуть к откровенной лжи — ведь теперь он живет своей вечной, блаженной жизнью в мире самосознания, доселе страдавший от рук апологетов, он воскрес, и вместе с ним в том же мире воскресла к новой жизни евангельская история чудес. Она все еще существует, эта история, но уже как история самосознания и, более того, как необходимая история.

Здесь не место подробно останавливаться на том, что язычник не знал понятия чуда потому, что он еще не объективировал всеобщность самосознания чисто как такового в мысли о божественном, а потому не мог привести особые силы духа, которым он поклонялся как божествам, в столкновение со всеобщей силой природы. Только иврит был способен постичь чистую мысль чуда, ибо Единый, Всеобщий, которому он поклонялся, должен был в своей исключительной силе идеализировать природу в целом и в определенных случаях приводить ее идеальность к виду. Однако только Иегова является Могущественным, Господом; поэтому только он творит чудеса, а человек может, даже действуя вопреки природе, совершить чудо как его слуга, посланник и агент. Только о пророках мы можем сказать, что они творили чудеса от полноты своих внутренних сил — конечно! Но их исторический облик должен говорить о той точке зрения, которая их породила и над которой они сами работали, о той точке зрения, которая была основана на восприятии внутренней связи между божественным и человеческим, и о том, как они сами сформировали представление о Мессии, и как они сами сформировали представление о том, что Мессия, в котором эта связь будет мощно проявлена, из чистой всеобщности своей внутренней сущности непосредственно преодолеет антагонизм мира и природы, так и они сами, как типы грядущих вещей, в своем личном облике должны дать возможность предвосхитить силу нового принципа.

Христианская община сформировалась и покоилась на фундаменте идеи о том, что Бог и человек не чужды друг другу по своей сущности, и черпала свои воззрения из внутреннего опыта, что дух в своей индивидуальности не слишком слаб и ничтожен, чтобы не иметь возможности и права вбирать в себя всеобщность или подниматься до нее. Как религиозное, это самосознание, пробуждаясь и стремясь выразить и оформить себя, должно было, однако, определить себя в такую форму, чтобы противопоставить свое общее содержание самому себе и соотнестись с ним как сознание: мысль об истинной уникальности духа, единая с его всеобщностью, стала замыслом одного конкретного человека, который как таковой, как эмпирическая историческая личность, охватывал и нес в себе всеобщую силу духа, или, вернее, эта мысль не стала этим замыслом, но она впервые вошла в мир как легитимная.

Об этой статуе говорили, что если бы она захотела подняться со своего места, то подняла бы над собой крышу храма и разбила бы ее. Человечество тоже до сих пор было напугано магией природной силы, придавлено властью невыносимых вещей и ограничено внешними провозглашениями; но когда оно наконец поднялось и встало прямо в видении Единого, который как индивидуум есть всеобщее, то, естественно, все преграды и законы должны были быть разрушены, и все положительное, что содержат небо и земля, должно было быть брошено к ногам Единого и признано бессильным. То, что индивид как таковой есть общее, само по себе является роковой коллизией, поскольку в ограниченном, непосредственном единстве общее, с одной стороны, содержит в себе бесконечное богатство различий, определений и экзистенций самосознания, С другой стороны, через это ограниченное существование, к которому оно приковано, оно должно в каждый момент вступать в столкновение с природой, с нравственными детерминациями даже семьи и вообще с историей, которые оно может преодолеть только непосредственно, т. е. так, чтобы быть чисто общим. То есть так, чтобы оно действовало исключительно как таковое. Эта действенность всеобщего как такового и есть то чудо, которое либо аннулирует природную связь и родовые детерминации и впервые видит данного индивида как бытие всеобщего, либо происходит с этим индивидом, чтобы раскрыть его личность как место всеобщего, либо совершается самой его волей, которая имеет бесконечную протяженность. Поскольку в настоящее время предыстория осталась позади, нас занимают только чудеса, которые совершает Единый в трудностях, стеснениях и коллизиях своей исторической жизни, то достаточно указать, что обращение всех природных явлений вспять, это чудесное зачатие, было необходимым следствием чуда зачатия, для которого Единый непосредственно стал всеобщим. Когда генерал действует как таковой, все естественные процессы мгновенно аннулируются. Новейшие исповедники и поборники «достоверности» евангельской истории, обращаясь к нам и желая убедить нас в том, что взгляд на чудо не принадлежит исключительно самосознанию, но что чудо, как о нем сообщается, есть эмпирическая история, мы просто отсылаем, как я уже сказал, к нашей вышеприведенной критике, а теперь оставляем для этого некоторое время, чтобы отбить витки прежней апологетики.

Прежняя аргументация, это неверие в силу духа, исходила из предпосылки, что «откровение нового общения Бога с человечеством» — мы говорим о возникновении христианского принципа — «не может