враждебном обвинении фарисеев, и он должен был принять во внимание рассказ Луки, потому что он дает ему более богатый материал, но в то же время он находит здесь, Стоит ли удивляться, что он снова обращается к трудам Марка и находит более подробный рассказ об исцелении глухонемого, который предшествовал требованию знамения, и рассказ об исцелении слепого, который последовал вскоре после этого, использован указанным образом?

Матфей вслед за Лукой напрямую связывает обвинение Иисуса в сговоре с дьяволом и требование знамения. Ему не хотелось, чтобы оба эти события были делом одного мгновения, и он скорее представляет дело так, будто только потом, после того как Иисус защитился от подозрений в союзе с дьяволом, некоторые книжники и фарисеи ответили ему: «Учитель, мы хотим видеть от Тебя знамение» — С. 12, 38. Но он не стал существенно улучшать этот вопрос, ибо это был бы прекрасный ответ фарисеев, который здесь приписывается им, после того как они только что получили жесточайший отпор, даже наказание за грех против Святого Духа! По крайней мере, речь Иисуса, согласно ее первоначальному положению в типе евангельской истории, должна была нанести ответный удар оппонентам, «заткнуть им рот» и пресечь всякое желание выступить с контрречью или даже с такой наивной просьбой о знамении.

Матфей не включает в текст маленькую картинку с изображением блаженной женщины, которую Лука вставил между двумя абзацами речи Иисуса, но он и не мог ее использовать, так как хотел, чтобы фарисеи и книжники «ответили» сразу после первого абзаца этой речи, и, кроме того, он прекрасно видит, что эта картинка по сути и по существу содержится в словах Иисуса о его истинной матери. Поэтому он снова обращается к Марку, чье сочинение он все равно имел в виду, когда сообщал об обвинении фарисеев, и как можно скорее заимствует из него рассказ о родственниках, посланных за Иисусом. Как можно скорее! Но все же слишком поздно, потому что если эта история идет после призыва к знамениям, то она, как и в Евангелии от Луки, вырывается из своего истинного контекста, и никто из читателей не понимает, почему Господь вдруг так резко отверг Своих родственников.

Итак, если Матфей скопировал Луку так, как он это сделал, то он уже полностью соединил два куска из письма Марка в соответствии с указаниями Луки, и он даже знает, что он сделал, поскольку он сопоставил оба куска в Евангелии о первом пришествии во время всего этого дела, а затем более подробно определил рассказ Луки и завершил его. Тем не менее, спустя некоторое время он снова все забывает и, дойдя до того места в сочинении Марка, где Иисус исцеляет глухонемого, а фарисеи требуют знамения с неба, записывает всю историю заново! Он меняет лишь некоторые моменты. Ритм повествования, а именно: Иисус исцеляет, толпа изумляется, больные исцеляются, слепые прозревают, немые говорят, — этот ритм, уже заимствованный им из рассказа Луки и Марка, он сохраняет и на этот раз, поскольку тяга к историческому контексту приводит его к первоначальному сообщению: Но он не хочет полностью копировать его, и вместо того, чтобы привести к Господу только одного глухонемого, он позволяет толпе прийти с хромыми, слепыми, немыми, калеками и многими другими. Конечно, толпа должна снова удивиться, потому что видит, как немые говорят, калеки выздоравливают, хромые ходят, слепые прозревают; но удивление толпы вписывается в контекст, только если оно происходит по случаю странного исцеления; Если же исцеленных так много, как указывает Матфей, и если представить себе, как вся эта толпа бегает, прыгает, говорит, доказывает на деле чудо исцеления, то картина становится беспокойной, и вместо удивления люди скорее должны были бы потерять слух и зрение.

В том же ритме, когда к Господу приводят бесноватого немого, когда немой, изгнав беса, заговорил, и толпа была поражена, та же история, которую он таким образом рассказывает трижды, была воспринята Матфеем С. 9, 32-34 в том виде, в каком она передана ему Лукой, что утверждение фарисеев составляет контраст с изумлением толпы. Теперь, как и прежде, не зависимость от буквы чужого Писания, а свободная комбинация подвигла евангелиста увидеть эту историю именно здесь. В следующей, назидательной речи Иисус говорит апостолам: раб не выше господина. Если они отца дома назвали веельзевулом, то кольми паче домашних его? Матфей совершенно справедливо замечает, что ученики и читатели не поймут этого изречения, если не будут знать факта, на который он ссылается, и поэтому теперь он без всяких колебаний вплетает событие, когда однажды начальник бесов был приведен вместе с Иисусом, в предшествующий исторический контекст.

Во второй и третий раз, когда он снова рассказывает ту же историю, к этому его привела зависимость от Марка и Луки.

§ 42. Точка отдыха.

1. Чудо.

Мы честно заслужили это и, конечно же, делаем это не из лени, когда позволяем себе минутку отдыха. Но отдых необходим, и в этот момент мы хотим перевести дыхание, дать духу прийти в себя, собраться с силами и, прежде чем идти дальше, еще раз взглянуть на пройденный нами путь. О, как оно преследовало нас во всех направлениях, как гоняло от одного отдаленного места к другому, как оно все жужжало вокруг нас, жужжало и дразнило нас! И вот, после того как мы в значительной степени помогли себе выбраться из этой призрачной толпы, успокоили и упорядочили стихии, которые так бурно носились вокруг нас, вернув их в их дом, в мир самосознания, в их дом, в котором они стали спокойным объектом восприятия и вновь обрели свою первоначальную определенность, теперь мы хотим обезопасить себя от призрака, вернее, мы хотим только сказать, что этот призрак, который еще может быть послан в наше тело, уже не может причинить нам вреда, по той простой причине, что он для нас вообще не существует.

Это неизбежно и лежит в природе вещей: чем больше критика совершенствуется, делает себя чистым актом самосознания, заново открывает и завоевывает изначальный мир самосознания, тем больше апологетика должна терять свое значение и силу, поскольку она лишена существенного содержания; она должна попасть в самое страшное рабство буквы и, если она хочет утвердить себя и совершенствоваться по отношению к критике, завершить себя в чистую категорию узости и тупости. Нас, конечно, не упрекнут в том, что мы отказываем в исторической достоверности рассмотренным нами до сих пор свидетельствам по догматической причине, например, потому, что