не знали, что делать с этой магической формулой, опускали ее и либо, как Лука, давали только греческий перевод, либо, как Матфей, сообщали только о том, что девочка, когда Иисус взял ее за руку, снова встала.

§ 40. Исцеление двух слепых.

Выше уже было показано, что Матфей скопировал конец своего рассказа об исцелении двух слепых, который теперь следует за этим, из рассказа Марка об исцелении прокаженного. Начало и середина этого рассказа также заимствованы из письма Марка; они представляют собой не что иное, как копию рассказа о слепом в Иерихоне, который Матфей, таким образом, передает дважды, поскольку он также берет его в том месте, где он находит его в письме Марка. Мы также не знаем, почему мы не должны уже здесь отметить то, что доказал Вильке: Матфей оба раза говорит о двух слепых, в то время как, согласно Марку, в Иерихоне исцелился только один слепой, потому что он соединяет с этим рассказом другое исцеление слепого, о котором его предшественник сообщает в другом месте.

Доказательство заключается в следующем. Единственное, что придает интерес рассказу Марка об исцелении слепого в Вифсаиде и в лучшем случае выглядит как содержание, — это описание того, как постепенно происходит исцеление и больной вновь обретает глаза. Матфей, однако, не любит детали, он часто пренебрегает ими там, где ему следовало бы взять за образец описание своего предшественника, но иногда мы не должны винить его более образованную точку зрения, когда, особенно в сообщениях о чудесах, иллюстрации того, как происходило исцеление и исчезало зло, казались ему бесполезными. Ему было неважно, как исцелился больной, если он мог написать только, что исцеление произошло чудесным образом по слову Иисуса. Если же рассказ содержал только запись об исцелении больного, если он состоял только из подробного описания способа исцеления, то он не имел для него никакой ценности, и ему не стоило больших усилий устранить его или выбросить вместе с другим рассказом. Так, он не стал особенно подробно рассказывать об исцелении одержимого в синагоге в Капернауме и без особых раздумий сделал этого одержимого товарищем гадаринского бесноватого. Точно так же он не считает нужным сообщать об исцелении слепого из Вифсаиды, но не хочет скрывать чудо и быстро делает из одного слепого из Иерихона двух слепых.

Но он имеет в виду событие, произошедшее в Иерихоне, даже сообщение Марка, когда тот сообщает об исцелении двух слепых, которое произошло после пробуждения дочери Иаира. Когда Иисус, говорит он, С. 9, 27, пошел оттуда, а именно из дома Иаира, за Ним последовали двое слепых. Но как могут два слепца так спокойно и свободно следовать за Господом? Нет ничего проще! Матфей читает в записи Марка, что слепой «последовал» за Иисусом, и без лишних слов записывает то же самое, потому что ему срочно нужен был переход и он в спешке не сразу заметил, что слепой Марка «последовал» за Господом только после того, как был исцелен. Двое слепых взывают и зовут: помилуй нас, Сын Давидов, взывают так же, как сейчас, как и потом, когда они снова будут сидеть у дороги в Иерихоне, и так же, как взывал иерихонский слепец, о котором рассказывает Марк. То, что Иисус входит в дом и слепые приходят к Нему здесь, в Его доме, — это по образцу истории слепого, исцеленного в Вифсаиде, поскольку если он и не приходит к Господу сам, то, по крайней мере, его приводят к Иисусу, когда Он приходит в Вифсаиду. Согласно рассказу Марка, Иисус спрашивает слепого из Иерихона: «Что хочешь, чтобы Я сделал тебе?» Слепой отвечает: «Я хочу снова видеть». Матфей приводит тот же диалог, только заимствует из истории о сеятеле выражение уверенности в том, что Иисус может совершить чудо, и переделывает его в слова Господа: «Веришь ли, что Я могу это сделать? Наконец, он возвращается к рассказу Марка о слепом в Вифсаиде и обнаруживает, что Иисус отправил домой слепого, которого Он вывел за пределы селения и исцелил здесь в уединении, с наказом не ходить в селение и не говорить об этом никому из жителей; Но Матфей не может использовать эту конкретную ситуацию, когда исцеляет двух слепых в Капернауме, однако он хочет завершить рассказ тем же запретом и теперь берется за конец рассказа о пьянице, который он опустил выше.

В противном случае, когда Матфей изменяет последовательность событий и объединяет повествования, далеко отстоящие друг от друга в писании Марка, мы находим причину этих изменений, вызванных, следовательно, своего рода необходимостью, в прагматизме, который уже утвердился в предыдущих частях и стал властной силой. Однако на этот раз в предыдущих частях ничего обнаружить не удается, поэтому Матфей вынужден был перейти от воскрешения дочери Иаира к событию, которое, согласно рассказу Марка, произошло только после чуда умножения хлебов и незадолго до входа в Иерусалим в Иерихоне. Тем не менее, у Матфея была веская причина допустить исцеление слепого именно сейчас. Он спешит к наставлению апостолов, хочет сразу же после него сообщить о послании Крестителя, но должен, как предписывает Лука, начать ответ, которым Иисус отстраняет посланников Крестителя со слов: «слепые прозревают!», и хочет придать этим словам историческое основание и оправдание, сообщив об исцелении слепого раньше. Луке, впервые внесшему этот новый элемент в первоначальный тип евангельского повествования, еще не пришло в голову, как, впрочем, и в целом ему меньше хотелось по таким соображениям, присовокупить это обоснование к ответу Иисуса. А может быть, он и не думал об этом аспекте чудесной деятельности, поскольку предваряет весть Крестителя пробуждением юноши из Наина, чтобы читатель понял, как Иисус мог сказать в своем ответе бегуну: «Мертвые воскресают!

§ 41. Исцеление немого бесноватого.

Странное противоречие! Матфей настолько свободен от письма, более того, он обращается с ним настолько произвольно, что вырывает из контекста эпизоды, которые закреплены на своем месте в письме Марка самыми сильными средствами связывания, и помещает их там, где ему кажется удобным и подходящим, короче говоря, в любом другом месте, и при этом он снова является таким безвольным слугой письма, что копирует высказывания своего предшественника во второй раз, когда случай приводит его к сообщениям, которые он уже предвидел. Это то противоречие, которое неотделимо от позитивной религии: Если, с одной стороны, религиозное сознание поднимается в сферу своей чистой всеобщности и становится чистым созерцанием своей сущности, то отдельные положительные определения, в которых эта сущность