дать ему это имя. Так что позже мы увидим, были ли у Матфея более точные сведения, чем у его предшественников.

А двух сыновей Зеведеевых, продолжает Марк, он назвал Боанергес, то есть, как добавляет сам евангелист, дети грома. Ни Лука, ни Матфей не включили это примечание в свой каталог, разумеется, говорит Вильке, потому что не читали его в сочинении Марка. Это более позднее добавление, ибо, спрашивает Вильке, разве не бросается в глаза, что в каталоге Луки и Матфея Андрей назван Петром сразу после своего брата Симона, а у Марка он появляется только после сынов грома и был поставлен на более позднее место, «чтобы применить этот эпитет? Но эта причина не выдерживает критики, более того, если бы Марк, подобно двум другим, всегда помещал эти пары вместе и без всякой связи, то дело было бы еще более сомнительным и нам пришлось бы сказать, что Симон и его брат Андрей были неестественно разделены этим добавлением. Но в данном случае он делает особое дополнение к каждому имени, перед каждым ставит частицу «и»; что же тут плохого, если два брата разделены один раз, особенно если он был заинтересован в том, чтобы вначале назвать тех апостолов, которые получили от Господа странный эпитет. И разве он не заинтересован в этом, когда начинает список так резко, как он это делает, с замечания: «и дал Симону имя Петр»? Можно ли еще удивляться, когда он тут же упоминает двух других, также получивших эпитет от своего господина, и когда теперь Андрей на мгновение отделяется от своего брата? Имя Зусай, по-видимому, является подлинным и оригинальным. Лука не включил его в список, потому что впоследствии сделал из него особый рассказ (С. 9, 54), а Матфей опустил его, потому что не хотел изображать Господа дающим имя в этот момент.

Другая трудность, связанная с тем, что имена в реестрах не все совпадают, уже не может провоцировать нас на несчастные попытки решения, поскольку мы уже видели, как беспристрастно и беспечно евангелисты относились к этим крайне важным вопросам. Первый евангелист сделал Левия Матфеем апостольской директории, этот — мытарем, так чем же он и его Генеофилы не угодили друг другу? Или теперь мы будем подражать ему и, подобно апологетам, удивляться, что в списке нет Нафанаила четвертого евангелиста, и смело утверждать, что этот самый Нафанаил-Варфоломей, которого синоптисты, нет! только Лука и Матфей, объединив с Марком, еще не объединили с Филиппом? Мы не сделали бы этого даже в том случае, если бы синоптисты сообщили, что Варфоломей был родом из Вифсаиды, ибо, во-первых, историческое существование Нафанаила должно быть более определенным, мы должны были бы иметь о нем более достоверные сведения, чем предлагает нам четвертый евангелист, а последний, если он называет Филиппа человеком из Вифсаиды, должен был бы быть лучшим гарантом в таких вопросах, чем он нам доказал. Итак, не будем больше беспокоить синоптистов по поводу Нафанаила, раз у них у самих есть такие большие дела; ибо могут ли они причинить нам и себе большее смущение, чем когда Матфей вместо Фаддея Марка приводит Леббея, а Лука даже Иуду Иаковлева? Было бы очень легко, если бы мы захотели помочь себе и евангелистам, сказав, что все три имени принадлежат одному и тому же человеку; но мы охотно оставим славу создания этого трехименного человека апологетам и только заметим, что сходство имен легко могло склонить самого позднего из синоптистов написать имя Леббея вместо Фаддея. Но как Лука решил очернить своего Иуду Иакова в списке апостолов, была ли у него в этом особая заинтересованность, т. е. был ли в его время известен такой Иуда, которого он хотел бы видеть среди апостолов, нам придется разбираться позже, когда мы вернемся к тому времени, когда были написаны Евангелия.

3. Отбытие и возвращение двенадцати.

Матфей превратил и призвание, и отправление Двенадцати в один акт и рассказал о призвании так, что его самостоятельное значение не может противостоять большему интересу отправления, так что, с другой стороны, против него говорит то, что отправление не заявляет о себе как таковое и в конце концов сливается с простым призванием и наставлением. Конечно, он хочет объяснить посылку 3воффа, но говорит ли он в конце, когда наставительная речь Иисуса закончена, «и пошли они и проповедовали покаяние, и изгоняли бесов, и исцеляли многих больных»? Нет! Он говорит, что Иисус, закончив беседу с учениками, пошел оттуда — мы не знаем, откуда — учить и проповедовать в их городах. Как будто все не ожидали, что будет сказано, что ученики пошли проповедовать и исцелять. У евангелиста должны были быть очень веские причины для того, чтобы отбросить этот вывод, которого все ожидали, этот вывод, который, должно быть, был и у него в голове и который он читает в Писании Марка, и изменить его на совершенно другой. И у него действительно были очень веские причины. Во-первых, речь Иисуса настолько длинна, что примечание в ст. 5 в лучшем случае можно пропустить; оно учитывает, если можно так выразиться, обстоятельства, относящиеся к столь отдаленному будущему, что действительно казалось бы почти возмутительным, если бы ученики после столь далеко идущего учения просто разошлись по иудейским городам и селениям. Наконец, Марк и Лука позволяют ученикам вернуться очень скоро, так как между сообщением об их уходе и возвращением они вставляют только заметку о том, что царь Ирод в это время узнал об Иисусе и заподозрил, что он в конце концов может оказаться воскресшим из мертвых Крестителем, которого он обезглавил, но прежде чем прийти к Ироду, Матфей сообщает о сообщении Крестителя и о ряде перипетий с фарисеями, в которых ученики также играют свою роль; Можно ли ему оставить Двенадцать, можно ли оставить Господа одного на такой долгий срок? Даже если ученики не были лично важны для тех столкновений с фарисеями, уже по одной этой причине они не должны отсутствовать, чтобы Господь имел то окружение, без которого евангелисты не мыслят Его. И как необходимы ученики, когда в С. 13 следуют притчи, давшие им повод для столь важных вопросов, а Господу — для новых поучений! Им не позволили разойтись, Матфей должен был следовать за поучительной речью с другим окончанием, чем то, которое предписывал Марк, но образованная им концовка, несмотря на все это, остается неуместной, так как не удовлетворяет тому ожиданию, которое должен был лелеять каждый читатель.

В другом месте