6

Мосальский приехал на Карчальское строительство почти вслед за Штунделем, всего двумя днями позже. Сразу же явился к Байкалову, и сразу же на него посыпались рассказы о приезжем ревизоре.

— Из Москвы пришла телеграмма, — рассказала Ирина Сергеевна, — позднее был звонок по телефону. Это жена Ипатьева запрашивает, приехал ли ее муж на строительство, почему не позвонил сразу же домой, как обещал, что случилось, не заболел ли. Умоляет — ради бога, ничего не скрывайте...

— Ну, и что же он?

— «Успеется, говорит, я сюда приехал работать, а не с женой любезничать».

— Странно, — отозвался Мосальский. — А вы не замечали, может быть, он, ну, что ли, больной, психически неуравновешенный?

В это время зазвонил телефон: Ипатьева опять вызывала Москва.

— Дайте-ка трубку мне, — вдруг сказал Мосальский и добавил, уже обращаясь к телефонистке: — Ипатьева сейчас здесь нет, а соедините-ка меня с Москвой, я поговорю вместо него.

И Мосальский расспросил жену ревизора — почему она так за него беспокоится? Записал имя-отчество Ипатьевой, имена двух дочек ее, день выезда Ипатьева, даже номер поезда, каким Ипатьев выехал.

— Так, так. Поездом шестьдесят четыре? Благодарю вас, Анна Ивановна! Не волнуйтесь, ваш муж просто, видимо, заработался. Может быть, даже сегодня он вам позвонит. Или я позвоню, если он будет занят. Хорошо? Какой ваш телефон? Хорошо, хорошо, передам!

— Когда приходит на Лазоревую поезд шестьдесят четыре? — спросил Мосальский, повесив трубку.

— Ночью.

— А он что — этим поездом выехал? — заинтересовался один из инженеров, присутствовавший при этом разговоре. — Но позвольте, ведь на Лазоревую он приехал утренним поездом, шестым, я отлично помню. Я как раз дочку встречал и сам видел, как он выходил из вагона. Я еще все гадал, кто бы это мог быть.

Это была первая, правда не уточненная, недостаточно проверенная, но все же какая-то неувязка: выехал ревизор поездом шестьдесят четыре — приехал шестым, поезд идет четыре дня — ревизор приехал на шестой день после выезда. В тот момент Мосальский еще был далек от прямых подозрений, но по профессиональной привычке зафиксировал это в памяти и даже принял кое-какие меры.

Мосальский не успел с дороги даже умыться, еще не получил комнаты в гостинице, еще с ним был дорожный чемодан. Его уговорили пойти и занять свой номер, но и тут вместе с ним пошел Байкалов, вскоре к ним. присоединился Агаян, появились один за другим еще многие руководители стройки. Все новые подробности о ревизоре узнавал Мосальский.

— Где же этот Ипатьев в настоящее время? — спросил он. — Ах, вот оно что? В техотделе у Ильинского? Очень хорошо, ведь это совсем рядом. Надо с ним познакомиться, интересный тип.

— Да уж, интересный! — проворчал Байкалов. — Я бы таких интересных типов близко к дому не подпускал!

— Нет-нет, он меня очень интересует, очень! — усмехнулся Мосальский.

Не желая терять драгоценного времени, Мосальский вместе с Байкаловым тут же отправился в техбюро.

— Я приехал продезинфицировать стройку, — рассказывал Мосальский Байкалову, шагая по хрустящему яркому снегу, среди сосен, опушенных инеем, жмурясь от ослепительного блеска и необыкновенной синевы неба. — Но я никак не предполагал, что мне придется с ходу заниматься каким-то ревизором. Вы министерство-то запрашивали? — спросил он Байкалова.

— Запрашивал. Подтвердили широкие полномочия Ипатьева. Недоверчиво отнеслись к моим сообщениям о поведении их посланца.

— Жена его по-настоящему встревожена, — в задумчивости произнес Мосальский. — А как смешно у них в семейном кругу зовут малыша Вовку: Пусик! Анна Ивановна пояснила мне, что он сам себя так наименовал, этот юный гражданин!

Так беседуя, они довольно быстро добрались до центральных ремонтных мастерских, уже переросших в размеры завода. Здесь стоял характерный металлический звон, пахло маслом, гарью, каленым железом, жженой резиной, гудели моторы, что-то ухало, лязгало, вздрагивало, что-то ярко вспыхивало в окнах корпусов.

Ревизора они нашли сразу. Он копался в чертежах нового путеукладчика и переговаривался с инженерами, окружившими его со всех сторон.

— От Пусика горячий привет! — сказал, здороваясь, Мосальский.

Нет, он вовсе не ловил ревизора. Он только хотел сразу установить с ним простые, человеческие отношения, затронув живую струнку любящего отца.

— Какого еще там пупсика? — недовольно пробурчал ревизор. — Вот что, не заслоняйте нам свет, товарищ.

Байкалов и Мосальский переглянулись.

— Не пупсика, а Пусика. Да что с вами наконец, Петр Тимофеевич? — с настойчивостью произнес Мосальский.

Штундель почувствовал какую-то ловушку. Уж не личный ли знакомый Ипатьева этот неизвестно откуда взявшийся человек в сером пальто? Если это так, может получиться большая неприятность. Штундель, конечно, запомнил, как зовут жену Ипатьева, как зовут его детей. Все это можно было прочесть даже в паспорте покойного. Но зачем было вникать в подробности семейной жизни Ипатьева, когда и фамилия-то его нужна была Штунделю не на год, не на месяц, а всего на три каких-то дня?

Штундель быстро соображал: что надо от него этому блондину с острыми глазами? И что он пристал с каким-то Пусиком? Какое-то собачье имя! Нет ли у Ипатьевых собачки Пусика? Или это какая-то острота? Или здесь, на стройке, у кого-то всем известная кличка «Пусик»?

Штундель, помедлив, ответил:

— Извините нас, товарищ, но мы заняты крайне серьезным делом. У меня большая к вам просьба: не мешайте нам посторонними разговорами! Вы уж не обижайтесь на меня, товарищ Байкалов...

— Хорошо, — смиренно ответил Мосальский, — не будем мешать, хотя дело у нас тоже неотложное. Видите ли, я только что говорил по телефону с Анной Ивановной...

— С Анютой? — Штундель метнул быстрый взгляд на Мосальского. И затем, обращаясь уже исключительно к инженерам, сказал: — Ох уж эти женщины! У меня работа, напряженнейшая, ответственная работа, однако жена считает правом врываться ко мне с телефонными разговорами, лезть ко мне с поцелуями, нежными советами, Пусиками... и наверняка даст мне в конечном счете тысячу дурацких поручений — этим у женщин всегда кончается: или привезти десять килограммов мороженой сибирской клюквы, или достать свежий медвежий окорок, или — еще того хуже — на обратном пути заехать к какой-нибудь тете Кате и захватить от нее две банки сливового варенья!

Инженеры засмеялись. А Штундель опять взглянул на Мосальского, стараясь определить, как тот отнесся к его рассуждению о женщинах. Мосальский сидел с неподвижным лицом, как будто бы ничего