Мосальский продумывал и сопоставлял первые свои впечатления от ревизора и все его высказывания.

«Притворялся он, что не знает, кого зовут Пусиком, или на самом деле не знал? Не знать он не мог. Но может быть, он хотел показать, что на работе отстраняется от всего домашнего, целиком отдается делу и никаких Пусиков для него в эту пору не существует?»

Мосальский прислушивался к разговору. Ревизор просил приготовить ему сегодня же все чертежи и пояснения к ним о принципах нового путеукладчика.

— Все уже было послано в Москву, — ответил изобретатель.

— Неважно, я буду действовать по своим каналам. Я хочу ускорить, привлечь к этому изобретению внимание. Мы не должны зажимать новаторов, надо поощрять! Ясно? Приложите также докладную записку и о вашем втором, новом изобретении, о котором вы мне рассказывали, — небрежно добавил ревизор.

— Видите ли, оно секретное...

— Да? Надпишите сверху: «Совершенно секретно». Нельзя? Пожалуй, вы правы...

И Штундель подумал, что недурно бы уговорить хоть мельком показать эти секретные чертежи и ухитриться сфотографировать их.

Но где тут было успеть! Штундель спешил: ведь это последний день, ночью ему придется уехать, хотя он настойчиво всем повторяет, что пробудет здесь две недели.

Среди всех этих разговоров и размышлений Штундель все время думал:

«Все-таки что же означает слово «Пусик»? Пока что я удачно выпутался из неловкого положения. Но придется, очевидно, вернуться к этому разговору. Надо заставить их самих объяснить, в чем тут дело. Или просто удрать незаметно?».

И Штундель под предлогом, что хочет дать указания чертежнику, выскочил в соседнюю комнату, увлекая с собой одного из инженеров.

— Любят некоторые совать нос, куда их не просят!.. Ну, так где же этот чертежник? Давайте его сюда.

А сам раздумывал:

«Пусик! Черт бы тебя побрал с твоим Пусиком! Спрашивается, кто его просил разговаривать с мадам по телефону?».

И снова заводил беседу с инженером:

— Терпеть не могу мужей, которые советуются с женами, болтунов, которые беседуют с женами о своих делах! Жена хороша, когда поджаривает омлет на завтрак. Вот ее прямое назначение. Остальное мы как-нибудь сообразим сами.

Штундель выбрался с завода другими дверьми, так и не повидавшись с Мосальским. И тотчас уехал на тоннельный участок. Нужно было торопить Раскосова. Безотлагательно произвести взрыв! Тоннель летит в воздух, паника, вопли, а когда хватятся, Штундель уже будет далеко, его и след простыл!..

А Мосальский, выйдя из мастерских, лицом к лицу столкнулся с Тоней Соловьевой. Встретились по-приятельски.

— Борис Михайлович! Как я рада! Вот уж когда мы поговорим о литературе!

— Очень досадно, но, увы, мне опять некогда. Придется отложить. Ну что нового?

Вместо ответа Тоня протянула ему газету.

— Что это? — спросил Мосальский. — А-а, опять ваши стихи? Хотите воспеть тоннельные работы?

— Пытаюсь. Только трудно. Умения не хватает.

— Это приобретается. А стихи вы хорошо пишете.

— Представьте, меня все время тянет писать стихи! Есть новые, хотите послушать?

— Ну, ну. Читайте. С удовольствием послушаю.

И тут же, у завода, под металлический звон, гул моторов и лязганье железа Тоня прочла свое стихотворение. Мосальский слушал. Тоня волновалась, и голос ее прерывался. Мосальскому представлялась картина пробуждающейся весенней тайги и героической стройки.

В это время его окликнул Байкалов. Мосальский распрощался с Тоней.

— Еще увидимся!

— Непременно!

«Не нравится мне этот ревизор, — подумал Мосальский. — Определенно не нравится!».

С Раскосовым Штундель встретился на этот раз без особых предосторожностей: в качестве ревизора он мог, кажется, смело встречаться с кем угодно. А ведь задача-то в чем заключалась? Основная цель — взорвать тоннель. Но распуская слухи, слушки, сплетни, Штундель хотел, чтобы после взрыва на стройке заговорили: «Вот к чему это привело! Вот они, слухи-то! Значит, что-то было! Нет дыму без огня!» — и чтобы смутные подозрения падали не на вражеских заговорщиков, а на своих. Со взрывом тоннеля заканчивается Карчальская эпопея. Раскосов появится где-нибудь в другом месте под новой личиной. У Штунделя другое: вернется обратно, затеряется в толпе на московских переулках и снова будет числиться у мистера Патриджа «в запасе». Ведь грянет же рано или поздно новая война, без войны никогда еще не жило человечество, война так же свойственна человеческому роду, как туберкулез, черная оспа и крушение поездов. Грянет война — и тогда Штундель снова появится на арене, как черный демон, черт побери!

Отправляясь на тоннель для переговоров о совершении кровавого дела, Штундель всю дорогу любовался сибирским пейзажем.

Стоял март, в природе было предчувствие весны. Расползались какие-то особенные зеленоватые полосы на зимнем небе, ложились какие-то очень уж теплые, живые лиловатые тени на оседающем, покрывшемся настом рассыпчатом снегу.

Штундель щурился, разглядывал лесные просеки в кулак, как разглядывают картины на выставке. У Штунделя было очень чувствительное сердце!

«Взрыв тоннеля, — обдумывал он, — должен произойти в момент смены рабочих, когда одна смена еще не ушла, а другая смена уже явилась. Вот тут-то и похоронить их в недрах горы, вместе с их энтузиазмом, вместе с перевыполнением нормы, с их любовью к родине и социализму! Как это говорится у них в песне? «Спите, орлы боевые!» Хе-хе!».

Раскосов был недоволен приходом Штунделя и не скрывал этого.

— Очень уж вы запросто, — сказал он. — Это уж, знаете, смахивает на провокацию.

— Вы с кем говорите, Икс пятьдесят пять? Вы мой подчиненный, и я не боюсь, знаю, что я делаю. Доложите лучше, как подготовка со взрывом?

— Не так просто это сделать, проще распоряжаться.

— Откладывать наше мероприятие нельзя ни в коем случае. Взрывчатка заложена? Заложена. Взрыв должен быть сегодня в полночь, и ни на час позже!

Весь этот разговор происходил на открытом месте, на дороге к домику, где жил Раскосов. Что говорить, место безопасное, вагонетки грохочут, цементный завод гудит, ухает, вокруг сколько глаз хватает — ни души, стен нет, чтобы приложить ухо и подслушать, а все-таки очень опрометчиво встречаться чуть не в час взрыва.

Раскосов нехотя полуобещал, что сделает все от него зависящее, хотя в петлю голову совать не будет. Сказав это и даже не прощаясь, Раскосов крупными шагами направился к своему домику, даже не оглянулся ни разу.

«Что вы хотите? — подумал Штундель с досадой. — Хотя он и с нами, а все-таки русский, «широкая натура», что называется. Нет чтобы доложить по форме, сказать «слушаюсь». А как поглядел на меня! Волк,