Дэвид снял куртку, засучил рукава и принялся переставлять мебель. Потом, став на колени, толченым кирпичом и парафином начистил заржавевшую решетку камина. Немножко поскреб пол, выполол густо заросший сорной травой клочок земли, который Дженни когда-то обещала превратить в сад. Так он помогал ей до трех часов, затем они пообедали тем, что имелось под рукой. Поев, Дэвид умылся, привел в порядок свой костюм и вышел из дому.

Радостно было очутиться снова в родном городе, оставив позади грязь, и страдания, и ужасы войны. Он не спеша брел по Лам-стрит, чувствуя, что снова окунается в жизнь Слискейла, и глядел на черные силуэты копров, высившихся над городом, над гаванью и морем. По дороге к Террасам его несколько раз останавливали знакомые, здоровались, поздравляли с благополучным возвращением. Их дружелюбие согревало душу, окрыляло жившую в ней надежду.

Он пошел прежде всего к матери и провел у нее целый час. Смерть Сэмми заметно отразилась на Марте, а известие о его женитьбе она приняла очень странно. Марта не хотела ничего слышать об этом браке, она целиком вычеркнула его из своего сознания. Всему городу было известно о женитьбе Сэма; мальчику Энни было уже одиннадцать месяцев, и при крещении его назвали Сэмюэлем. Но Марта этого брака не признавала. Она отгородилась от него стеной и тешила себя иллюзией, будто Сэмми никогда никому, кроме нее, не принадлежал.

Было уже пять часов, когда Дэвид ушел от матери и направился по Инкерманской террасе к дому Гарри Огля. Гарри Огль был старший из сыновей Огля, брат Боба, погибшего в шахте; сорокапятилетний человек, бледный, жилистый, с тихим и всегда почему-то хриплым голосом. В свое время он поддерживал Роберта Фенвика и преклонялся перед ним. Гарри был популярен и пользовался среди шахтеров репутацией большого умницы. Он состоял секретарем местной организации шахтеров, казначеем кассы врачебной помощи и членом слискейлского муниципального совета от рабочих.

Гарри Огль обрадовался Дэвиду, и, после того как они, сидя в тесной кухоньке, обменялись новостями, Дэвид с сосредоточенным видом наклонился вперед:

– Гарри! Я пришел просить вас об услуге. Я хотел бы, чтобы вы посодействовали выдвижению меня в кандидаты на выборах в муниципалитет в будущем месяце.

Гарри редко задавал вопросы и никогда ничему не удивлялся. На этот раз он довольно долго молчал.

– Выдвинуть в кандидаты легко. В нашем участке твоим соперником будет Мэрчисон. Его вот уже десять лет подряд выбирают в муниципалитет.

– Я знаю! И он бывает на одном заседании из шести.

Ответ Дэвида, видимо, рассмешил Гарри.

– Может быть, оттого-то он так долго и держится.

– Я хочу попробовать, Гарри, – сказал Дэвид с прорвавшейся вдруг тенью былой горячности. – Попытка не пытка.

Новая пауза.

– Ну что ж, – отозвался наконец Гарри. – Раз тебе так этого хочется… Сделаю, что могу.

В этот вечер Дэвид возвращался домой с сознанием, что сделан и второй шаг. Он ничего не говорил Дженни до тех пор, пока, десять дней спустя, не была утверждена его кандидатура. Тогда только он рассказал ей.

Муниципальный совет! Дэвид – кандидат в муниципальный совет! Дженни пришла в бурный восторг. И почему он ей не сказал раньше? Она думала, что Дэвид просто ее дурачит, когда он заговорил об этом в первый раз, на Скоттсвуд-роуд. «Но это ведь замечательно! Попросту замечательно, Дэвид, миленький!»

Дженни с восторгом окунулась в предвыборную кампанию. Она усердно вербовала избирателей, сшила себе прехорошенькую кокарду цветов партии Дэвида, подавала разные советы: у Клэри, мол, есть приятель-шофер, он мог бы одолжить им автомобиль, и она сама будет с Дэвидом объезжать избирательный участок. Или: почему бы не убедить директора нового кино «пропустить на экране что-нибудь насчет Дэвида»? На каждом окне их дома она наклеила плакат с надписью ярко-красными буквами: «Голосуйте за Фенвика».

Эти плакаты приводили Дженни в экстаз. Она по нескольку раз в день выходила полюбоваться на них.

– Ну вот, Дэвид, наконец-то ты будешь знаменит! – твердила она весело и не понимала, почему такие замечания заставляли Дэвида огорченно сжимать губы и отворачиваться.

Она, разумеется, была убеждена, что Дэвид «пройдет», и уже заранее представляла себе, как будет приглашать на чай жен его товарищей, членов муниципалитета, как будет делать визиты миссис Ремедж в новом большом доме Ремеджей на вершине Слус-Дин. Она смутно надеялась, что все это как-то будет способствовать их продвижению в обществе. «Конечно, денег муниципальный совет не даст, но он может открыть дорогу к какой-нибудь карьере», – оживленно рассуждала Дженни. Она органически неспособна была понять побуждения, которые руководили Дэвидом.

Наступил день выборов. Дэвид в глубине души сомневался в успехе. Имя, которое он носил, пользовалось уважением в Слискейле: отец его погиб в шахте, брат убит на войне и сам он три года пробыл на фронте. То, что он перед самыми выборами возвратился с войны, окружало его выгодным романтическим ореолом (которому он не придавал никакого значения). Но у него не было необходимой ловкости и опыта, а Мэрчисон имел обыкновение во время выборов открывать широкий кредит в своей лавке и как бы невзначай совать в корзинки покупателей то кусок душистого мыла, то коробку сардин, – и это делало его опасным соперником.

В субботу днем, когда Дэвид направился на Террасы, он встретил Энни, шедшую из новой школы на Бетель-стрит, где происходило голосование. Энни остановилась.

– А я только что голосовала за вас, – сказала она просто. – Я постаралась пораньше управиться дома, чтобы попасть вовремя.

Дэвид весь вспыхнул, когда Энни сказала это, при мысли, что она нарочно ходила в город голосовать за него.

– Спасибо, Энни.

Они молча стояли друг против друга. Энни никогда не отличалась словоохотливостью. Она не стала делиться с ним своими мыслями, не выражала восторженной уверенности в его успехе, но Дэвид угадывал ее доброжелательность. Он почувствовал вдруг, что ему нужно очень много сказать Энни. Ему хотелось выразить ей сочувствие по поводу смерти Сэмми, спросить о мальчике. У него появилось непреодолимое желание поговорить с ней о маленьком Роберте. Но мешала шумная людная улица. И вместо всего этого он сказал только:

– Я ни за что не пройду.

– Кто знает? – промолвила Энни со слабой улыбкой. – Можете пройти, а можете и не пройти, Дэви. Но попытаться следует. – И, приветливо кивнув головой, пошла домой нянчить ребенка. Дэвиду понравилось то, что она так ободряюще говорила о его шансах на успех.

Когда был объявлен результат голосования, оказалось, что он получил только на сорок семь голосов больше Мэрчисона. Но