– Вы ведь не будете суровы к Дженни? – умоляюще сказала Салли. – Она нарочно послала меня…

– Нет, я ничего ей не скажу. – Он поднялся, вскинул свой мешок на плечо и открыл дверь, пропуская вперед Салли.

Они вышли из вокзала и направились на Скоттсвуд-роуд. Перед № 117/А Салли остановилась:

– Я сейчас не пойду домой, Дэвид. У меня еще есть кое-какие дела.

Дэвид стоял и смотрел ей вслед. Несмотря на терзавшую его боль, он подумал о том, как хорошо было со стороны Салли встретить его. Славная душа эта Салли! Может быть, она знала, что он был против поступления Дженни на военный завод в Виртлее и переезда ее с Робертом из Слискейла с его чистым морским воздухом в густонаселенный фабричный город.

Дэвид отмахнулся от этой мысли, усилием воли согнал с лица мрачное выражение и вошел в дом.

Дженни была внизу одна; она лежала, свернувшись калачиком, на старом волосяном диване, сняв туфли и с раскаянием поглаживая пальцы своих ножек в шелковых чулках. Эта знакомая картина – Дженни, отдающая обычную дань искалеченным тесной обувью пальчикам, – затронула в его памяти какую-то струну. Он позвал с порога:

– Дженни!

Она подняла глаза и ахнула, потом взволнованно протянула ему руки.

– О Дэвид! – вскрикнула она. – Наконец-то!

Дэвид медленно подошел к ней. В судорожном порыве обняла она его руками за шею, прижалась щекой к его куртке и заплакала:

– Не гляди на меня так, не сердись, Дэвид, родной… Я не виновата, право, не виновата. Бедный крошка все время бегал, а я была на работе, и мне в голову не приходило позвать доктора. А потом вдруг его милое личико сразу словно съежилось, и он уже меня не узнавал, и… о Дэвид, как я страдала, когда ангелы взяли его от меня… О боже… боже!

Жалобно всхлипывая, она распространялась о пережитом ею горе, незаметно для себя открывая некоторые подробности смерти ее нежеланного ребенка. Дэвид слушал молча, с застывшим лицом. Под конец она воскликнула, кидаясь к нему на шею:

– У меня бы сердце разбилось, если бы ты не возвратился, Дэвид. Как чудесно, что ты уже здесь. Ты не знаешь, как… О господи, господи!.. Как я все эти месяцы… Ведь ты понимаешь, что это не моя вина… Скажи, что понимаешь, Дэвид, ну пожалуйста! Я не могла с этим примириться, я так страдала! – Она громко всхлипнула. – Но теперь все хорошо, раз ты возвратился, раз мой большой храбрый муж возвратился с войны. О, я не могла ни спать, ни есть…

Он успокаивал ее, как только мог. В то время как Дженни рыдала на диване, описывая свои страдания, горе после утраты Роберта и мучительное ожидание Дэвида, одна из подушек свалилась с дивана на пол – и под ней оказалась большая, уже наполовину опустевшая коробка шоколадных конфет и юмористический журнал. Продолжая успокаивать Дженни, Дэвид, ни слова не говоря, водворил подушку на место.

Наконец Дженни подняла голову и улыбнулась сквозь слезы:

– Дэвид, ты рад, что вернулся ко мне? Скажи, рад?

– Да, это такое счастье вернуться домой, Дженни. – Он помолчал. – Война позади, и мы с тобой сразу же уедем и начнем жизнь сначала.

– О да, Дэвид, – согласилась она с легкой дрожью в голосе. – Я тоже этого хочу. Право, ты лучший из мужей! Ты будешь держать экзамен на бакалавра, и не успеем оглянуться, как станешь директором школы.

– Нет, Дженни, – сказал Дэвид каким-то странным тоном. – Учителем я больше не буду. С этим кончено. Мне давно следовало бросить это дело.

– Но чем же ты займешься, Дэвид? – спросила она чуть не плача.

У Дэвида появились какие-то новые черточки под глазами и новая суровость в лице, почти пугавшая Дженни.

– Гарри Нэджент дал мне письмо к Геддону в тайнкаслское отделение Союза, и я непременно получу там работу, Дженни! Конечно, небольшую пока, канцелярскую работу, но ведь это только для начала. Это начало, Дженни! – Страстное увлечение прорвалось сквозь вялость его голоса. – И оно приведет меня наконец к настоящему делу.

– Но, Дэвид…

– Да, я знаю, платить будут мало, – перебил он ее. – В лучшем случае – два фунта в неделю! Но этого нам на жизнь хватит. Ты завтра поедешь в Слискейл, Дженни, милая, и приведешь в порядок дом, а я разыщу Геддона и договорюсь с ним.

– Но, Дэвид, послушай, – в ужасе ахнула Дженни. – Два фунта в неделю! А я… я зарабатывала четыре.

Он пристально взглянул на нее:

– На деньги мне наплевать, Дженни. Я не денег добиваюсь. На этот раз не будет никаких компромиссов.

– Но ведь я могла бы… – молила она, по старой привычке теребя его за отворот куртки, – я могла бы продолжать свою работу еще некоторое время. За нее хорошо платят.

Дэвид крепко сжал губы, сдвинул брови.

– Дженни, милая, – начал он спокойно, – нам надо раз навсегда понять друг друга.

– Но ведь мы понимаем друг друга, Дэвид, – заторопилась она с неожиданной уступчивостью, снова прижимаясь головой к его куртке. – И ты знаешь, что я люблю тебя.

– И я тебя люблю, Дженни, – сказал он медленно. – Итак, мы завтра собираем вещи и уезжаем в Слискейл, к себе домой. – Он смотрел прямо перед собой, словно вглядываясь в будущее. – Теперь у меня будет настоящее дело. Гарри Нэджент – мой друг. Я буду работать в Союзе горняков и баллотироваться в муниципальный совет. Если меня проведут…

– О да, Дэвид… Муниципальный совет – это замечательно, Дэвид! – Дженни подняла к нему влажные, полные восхищения глаза.

Она уже видела себя женой члена муниципалитета. Лицо ее приняло довольное выражение, и она инстинктивно оправила платье. Дженни была одета очень хорошо и со вкусом: тяжелый шелковый джемпер, элегантная юбка, плотно обтягивавшая бедра, красивые кольца на руках. Она была, несомненно, красива. Но, должно быть, в последнее время она слишком много работала: под тонким слоем пудры на ее щеках Дэвид подметил мелкие, тоненькие красноватые жилки. Это было похоже на цветы – причудливые, экзотические цветы под пудрой – и почти красиво.

Дженни посмотрела на него, склонив голову набок, полуоткрыв пухлые губы, во всем сознании своей неотразимости.

– Что? – спросила она. – Я тебе еще нравлюсь? – Она засмеялась коротким, задорным смешком. – Па и ма отправились в Уитли-Бэй. Салли достала им бесплатные билеты. Они приедут поздно.

Дэвид резко отвернулся и, подойдя к окну, стал глядеть во двор. Он ничего не ответил. У Дженни опустились