уголки губ. Она не могла не отметить про себя, что Дэвид как-то неуловимо изменился: он стал жестче, увереннее в себе и сдержаннее; его прежнее мальчишеское упрямство превратилось в твердую решительность. Позднее, когда пришли Альфред и Ада, перемена в Дэвиде стала еще заметнее. Он был очень любезен с ними, но, не смущаясь обиженным видом Ады, категорически объявил, что Дженни и он завтра уезжают к себе домой, на Ламлейн.

И Дженни напрасно надеялась, что ей удастся поколебать его решение. На следующее утро она уехала в Слискейл поездом в девять сорок пять, а Дэвид отправился на переговоры с Геддоном.

Местное отделение Союза находилось на Родд-стрит, совсем близко от Центрального вокзала, и состояло из двух просто убранных комнат. В первой от входа помещалась канцелярия, где седой человек с лицом в синих оспинах и руками старого шахтера приводил в порядок картотеку в большом шкафу, а на дверях второй, маленькой, красовалась надпись: «Посторонним вход запрещен». Здесь не было ни линолеума, ни ковра – просто некрашеный и очень пыльный дощатый пол. На стенах – ничего, кроме двух-трех таблиц, карты округа и надписи: «На пол не плевать». Когда Том Геддон появился из внутренней комнаты и вынул изо рта свою коротенькую трубку, он тут же и нарушил это правило, хотя, собственно, нацелился плюнуть в холодный камин.

– Ага, так вы – Фенвик, – сказал он. – Припоминаю. Видел вас на суде, перед войной. Я и отца вашего знал. – Он энергично пожал руку Дэвиду и отстранил протянутое ему рекомендательное письмо. – Гарри Нэджент писал мне о вас, – пояснил он ворчливо. – Уберите свой конверт. Если только в нем нет денег, то он мне не нужен.

Он угрюмо улыбнулся Дэвиду. Том Геддон был суровый человек. Невысокий, смуглый, горячий, с целой копной густых черных волос, густыми черными бровями и желтоватой нечистой кожей, этот человек поражал своей неукротимой энергией. И вечно он плевался, потел, сыпал проклятиями. Он обладал неистощимой способностью есть, пить, работать и ругаться. Он был прекрасный агитатор, с большим запасом стереотипных фраз и блестящим даром остроумия. Но способностей природа отпустила ему очень мало, и из-за этого пустякового изъяна он, разочарованный, вот уже пятнадцать лет как застрял в слискейлском отделении Союза. Он знал, что никогда не пойдет дальше.

Умывался Геддон не слишком часто и имел такой вид, как будто он спал в том же белье, которое носил днем. И так оно на самом деле и было.

– Так вы вместе с Гарри были на этой проклятой войне? – спросил он. – Только не рассказывайте, будто вам там нравилось! Пойдемте ко мне – посидим, потолкуем.

Они вошли в маленький кабинет. Поговорили. Оказалось, что Геддон действительно лишился секретаря, которого призвали, когда вышел «этот проклятый закон Дерби», и затем прострелили «его проклятую башку при Самире». Геддон, в угоду Гарри Нэдженту, соглашался взять Дэвида на испытание. Все будет зависеть от Дэвида: ему придется заниматься одновременно выдачей пособий, урегулированием конфликтов с хозяевами и корреспонденцией. Кроме того, выяснилось, что жалованье еще меньше, чем рассчитывал Дэвид: только тридцать пять шиллингов в неделю.

– Вам надо познакомиться с моим слогом, – буркнул Геддон. – Вот посмотрите это.

Он с притворным равнодушием открыл ящик и бросил Дэвиду газету – номер рабочего листка «Уикли уоркер», вышедший несколько лет назад. На одной из пожелтевших страниц с неуловимым затхлым запахом лежалой бумаги была отмечена статья.

– Это моя, – сказал Геддон. – Ну-ка, прочтите! Это я написал.

Пока Дэвид читал статью, Геддон делал вид, что не смотрит на него. Она была озаглавлена «Два общества» и отличалась беспощадной едкостью. Здесь противопоставлялись прием в Букингемском дворце – и собрание в доме Блоггса, хорошо знакомом автору. Выражения были неуклюжи и грубы, но контрасты даны с мощной выразительностью.

«Молодая леди Фелингтон была в белом атласном платье со шлейфом, расшитым блестками. Нитка бесценного жемчуга украшала аристократическую шею, а страусовые перья были схвачены алмазной повязкой».

И тут же ниже:

«Старая миссис Слэни – поденщица. Она не носит перьев. На ней какое-то подобие платья, сшитое из старого мешка. Она живет в одной комнате, в доме Блоггса, больна чахоткой, зарабатывает всего двенадцать шиллингов в неделю».

Дэвид прочел до конца статью, невольно увлеченный ее серьезностью и силой. В статье отразился весь Геддон – искренний фанатик, проникнутый свирепой классовой ненавистью.

– Хорошо написано, – сказал наконец Дэвид, и сказал искренне.

Геддон усмехнулся. Дэвид затронул его слабую струнку, и он уже видел в нем друга. Он отобрал газету и заботливо положил ее обратно в ящик, затем сказал:

– Здесь видно, что я о них думаю. Ненавижу всю их проклятую шатию. Кое-кого из них я здорово разделал! Я их заставлю плясать под мою дудку. Возьмите, к примеру, ваш поганый Слискейл. Скоро, на этих днях, мы там немного позабавимся.

Дэвид был заинтересован, и Геддон заметил это.

– Ну, так и быть, слушайте, расскажу вам, – сказал Геддон. – Старый Баррас выбыл из строя, а сынок думает, что сумеет вести дело. Он там козыряет ваннами для шахтеров и всякими гигиеническими затеями – обычное очковтирательство! Он тратит на это кое-что из тех денег, которые старик выжимал из рабочих, жульничая со сверхприбылью и налогами. И он хочет нас уверить, что превратит «Нептун» в какой-то новый Иерусалим. Но погодите, погодите немного, мы не забыли, как они поступили с нами во время катастрофы. Слишком легко они из этого выпутались. Я только дожидался окончания войны, чтобы за них приняться. Они получат хорошую встряску, будут знать, как губить людей! А там уж я с ними окончательно разделаюсь!

Геддон замолчал, и с минуту лицо его сохраняло мрачное, суровое выражение. Затем он снова раскурил потухшую трубку и придвинул к себе корзинку с ожидавшей ответа корреспонденцией.

– Значит, вы приступите к работе с понедельника, – сказал он Дэвиду и закончил аудиенцию угрюмой шуткой: – А теперь отправляйтесь, не заставляйте ждать свой «роллс-ройс», иначе ваш ливрейный лакей потребует расчета.

Дэвид поспел на ближайший поезд в Слискейл и по дороге принялся серьезно обдумывать свои планы. Первый шаг по намеченному пути уже сделан. Незаметное, очень скромное начало. Оно оправдывается единственно необходимостью – не необходимостью заработка, а необходимостью неуклонно идти к цели. Цель эта четко рисовалась впереди. Дэвид решил твердо, что больше не должно быть полумер. Выбор сделан.

Он застал Дженни в разгаре хозяйственной деятельности: раздавались то восторженные крики, когда она делала какое-нибудь неожиданное открытие, то восклицания неудовольствия.

– Посмотри, Дэвид, я совсем забыла об этих красивых фарфоровых подсвечниках!.. – И затем: – О господи, посмотри, как облезла эта