— Выпейте кофейку, мой мальчик. И пусть вам нальют шнапса. Я думаю, сейчас он нам всем не повредит. — Шмитт хрипло смеется. — До получения дальнейших указаний оставайтесь в распоряжении рейхсюгендфюрера! Поняли?

Кручинна, в порванной рубашке и с грязной шинелью, перекинутой через левую руку, единственный среди присутствующих человек в штатском, молча вскидывает правую руку в нацистском приветствии. Шмитт поворачивается к остальным и завершает незабываемую встречу командой:

— Вольно, господа!

Офицеры удаляются в сторону санатория, к гостинице «Шютценхаус», где для них зарезервиро ван завтрак.

Тяжело опирающийся на плечо секунданта Кручинна выглядит опустошенным. Выйдя на опушку леса, он замечает маленькую часовню. По обеим сторонам узкой тропинки, ведущей к ней, покачиваются длинные тощие сосны. Кручинна дрожащей рукой достает две папиросы и шепчет своему спутнику:

— Пли?

Мигая синими огнями, машина скорой помощи мчится обратно в Хоэнлихен сначала по лесной тропе, затем по булыжной мостовой. Дорога тряская, и Штрунк в полузабытьи стонет от боли. Гебхардт все еще надеется спасти раненого, ведь рейхсфюрер дал добро на проведение дуэли тут, потому что рядом находится санаторий, а в санатории работает он, Гебхардт. Необходимо избежать шумихи и не допустить смерти. Гиммлер сказал, что полностью полагается на будущего оберфюре-ра Гебхардта, и именно связь с обещанным продвижением по службе, которое еще недавно льстило главврачу Хоэнлихена, теперь вызывает у него беспокойство. Тот факт, что бал в честь окончания маневров, на который съедутся знаменитости рейха, должен состояться в парадном зале санатория в следующую субботу, не имеет для Гебхардта большого значения. Что же касается ситуации со Штрунком, то, если он выживет, Гебхардту удастся выйти сухим из воды. Но если Штрунк умрет, скрыть его смерть будет невозможно. А если выяснится, что он умер на операционном столе, дело примет крайне дурной оборот.

В оперблоке чувствуется напряжение. Несмотря на секретность, весть о пистолетном поединке вблизи санатория распространилась среди персонала мгновенно. За годы работы учреждения тут случалось всякое, но дуэль?..

Когда Гебхардт в стерильном халате входит в операционную, раздетый и накачанный наркотиками Штрунк уже лежит на столе, рядом с которым стоят три медсестры и два ординатора. Гебхардт приступает к осмотру. Бормоча что-то себе под нос, ощупывает живот Штрунка.

— Пуля… вошла над правым бедром и… — Он ведет рукой в другую сторону. — Вышла слева, точно напротив… Навылет… Других видимых повреждений нет. — Гебхардт пальпирует живот. — Кро-вопотеря, по-видимому, небольшая. — Взяв скальпель, он строго произносит: — Коллеги, все, что касается этой операции и этого пациента, необходимо сохранить в строжайшей тайне.

Медики сдержанно кивают.

— Если кто-нибудь станет вас расспрашивать, вы ничего не знаете.

Снова единодушный кивок.

Гебхардт обращается к своей ассистентке, доктору Мартин:

— Фрау Мартин, вам известно, кто лежит на операционном столе?

— Нет, профессор, этот человек мне незнаком, — ровным тоном отзывается та.

— Я вижу, мы понимаем друг друга. Что ж, приступим. — Сделав надрез от грудины вниз, Гебхардт осведомляется: — Кстати, чей самолет только что прилетел?

— Говорят, это гонщик Бернд Роземайер с женой, — слышится за его спиной голос хирургической сестры. — Они не могли пропустить бал.

— Что-то рановато, — усмехается Гебхардт. — Любопытная публика им проходу не даст!

Раздается смех.

Вскрыв брюшную стенку, Гебхардт замирает. Ему с первого взгляда ясно, что ситуация безнадежна. Пуля прорвала петли кишечника в семи местах. Однако главная проблема Штрунка не в этом: в районе илеоцекального сфинктера тонкая кишка резко сужена стриктурами, усыпана язвочками и гнойниками. Лимфатические узлы распухли до размеров грецкого ореха. Иными словами, у Штрунка запущенная форма кишечного туберкулеза. Увы, пациенту ничем нельзя помочь.

Если на дуэли с Кручинной Штрунк еще мог бы выжить, в поединке с бациллой Коха у него шансов нет. Гебхардт знает, что инфекции потребуется всего несколько дней, чтобы разделаться со Штрунком, если только морфин, который он собирается ему колоть, не парализует дыхание пациента еще раньше. Судя по всему, медики успеют подготовиться к грядущей буре и обезопасить себя.

Гебхардт поручает доктору Мартин зашить разрезы и делает необходимые назначения. Уже собираясь уйти, он замечает детский тапочек, лежащий поверх одежды Штрунка.

— Чей это тапок и откуда он тут взялся?

— Это его дочки, лежал в кармане брюк, — объясняет медсестра. — Должно быть, талисман.

— Вот как? — Гебхардт поднимает тапочек, крутит его в руке и со вздохом кладет обратно. — Жаль, что он не сработал.

По пути в дом, где живут врачи санатория, Гебхардт, так и не снявший хирургического халата, который издалека делает его похожим на привидение, спешит мимо компании одноногих людей, на костылях ковыляющих к спортивной площадке, чтобы заняться гимнастикой. Помимо военно-политической элиты, в санатории еще лечат тех, кто получил производственные травмы при строительстве автобанов рейха. Гебхардт не обращает внимания на уважительные приветствия, с которыми к нему обращаются: он знает, что должен немедленно сообщить о случившемся своему старому школьному другу Хайни, то есть Генриху Гиммлеру.

И лишь когда Гебхардт взбегает по лестнице в свою квартиру, запирает дверь и идет к телефону, он понимает, что никто, абсолютно никто, даже он сам, не ожидал, что поединок может закончиться смертью кого-то из дуэлянтов. Такой исход просто не предполагался. Разумеется, машины скорой помощи стояли наготове, необходимые меры были приняты, однако все это делалось исключительно с целью подстраховки. В аналогичной ситуации каждый участник надеется, что остальные ведут честную игру. «Человек с неизлечимым туберкулезом не мог не знать о своем диагнозе и не стал бы драться на дуэли, — размышляет Гебхардт. — Или… Или именно потому он и рискнул?»

Он снимает телефонную трубку и, услышав голос оператора, просит:

— Соедините меня с адъютантурой на Принц Альбрехтштрассе.

Разговор с рейхсфюрером СС получается коротким и малоприятным. На заднем фоне воют полицейские сирены.

4

Оскорбление третьей степени

Вы, кстати, в курсе, с каких пор и почему полицейские машины в Германии ездят с синими мигалками? — обратилась Танненшмидт к Маркову, повернувшись к нему с сиденья рядом с водительским, которое занимал ее помощник, полицеймейстер Зандлер, приятный молодой человек с короткими светлыми волосами.

Марков промолчал. Он сидел позади Зандлера, прислонив голову к стеклу и ослабив узел шейного платка. Взгляд психиатра не отрывался от постоянно меняющейся картинки за окном. Всем своим видом Марков показывал, что не настроен на пустую болтовню и игры в угадайку. Уже во время тягостной беседы в участке он то и дело ловил себя на мысли, что его рассказ звучит неправдоподобно и по-идиотски. Впрочем, эта мысль посещала его и до визита в отделение, однако именно в процессе общения с