сербов в Боснии, и 1-й пехотной бригадой СС, ответственной за бесчисленные убийства советского гражданского населения. Двадцать шестого января 1945 года он отправится в разведку, угодит под обстрел и с тех пор пропадет без вести. Примечательно, что на этом военная карьера фон Обвурцера не закончится: спустя четыре дня его труп, валяющийся где-то в канаве в районе западнопрусского Накеля и обглоданный кабанами и вороньем, будет посмертно произведен в бригаденфюреры СС.

Одним из судей поединка является Хорст Бендер из Восточной Пруссии, 1905 года рождения, юрист, который после 1941 года станет главой отделения СС и полиции в личном аппарате рейхсфюрера. В рамках мероприятий по денацификации в 1948 году он будет отнесен к наиболее безобидной IV группе «попутчиков». Симон Визенталь, переживший холокост, в начале семидесятых подаст заявление о возбуждении уголовного дела против Бендера и представит подлинный документ, в котором Бендер прямым текстом не признавал преступленинми самовольные расстрелы евреев по чисто политическим мотивам. Кроме того. Бейдер станет одним из участников встречи Гиммлера с Отто Георгом Тираком, рейхсминистром юстиции, которая пройдет восемнадцатого сентября 1942 года в Житомире. Там согласуют «передачу асоциальных элементов из уголовно-исполнительной системы рейхсфюреру СС для уничтожения трудом» и экстрадицию «всех находящихся в превентивном заключении, евреев, цыган, русских и украинцев, поляков». Встреча, как расскажет Бендер после войны, проходила «в непринужденной обстановке», но подробностями он поделиться не сможет, потому что они не сохранятся в его памяти. Он будет утверждать, что формулировка «уничтожение трудом» даже не звучала, такое он запомнил бы. В 1977 году, несмотря на неопровержимые доказательства, немецкая прокуратура закроет дело Бендера. Тот проживет еще десять лет и скончается в своей постели от последствий пресбифагии.

Человек умирает неизбежно, но те, кто собрался здесь октябрьским утром 1937 года, чтобы стать свидетелями последней дуэли на немецкой земле, были вуайеристами смерти, которые любили смотреть на смерть врагов и не отворачивались, когда умирали соратники. Для них умирание превратилось в привычное зрелище еще до того, как оно сделалось массовым, а когда оно закончилось, для тех из них, кто уцелел, чужие смерти не значили ровным счетом ничего.

Фон Обвурцер, на правах секунданта стоящий ближе всех к Штрунку, подбегает к нему и хватает за плечо, но его отстраняет Карл Гебхардт, один из двух врачей, присутствующих на дуэли. Он кладет Штрунка на бок, одной рукой ощупывает живот в поисках места попадания пули, другой измеряет пульс. Все остальные тоже подошли к раненому, и только Кручинна присел на корточки, опустив голову, и, кажется, затаил дыхание.

— Пуля в брюшине справа, нужна операция, — изрекает Гебхардт, не поднимая глаз.

Профессор в тридцать девять лет, главный врач санатория, этот толстяк в круглых очках в черной оправе сделал карьеру в качестве ассистента Фердинанда Зауэрбруха и не хочет пустить ее под откос. Вступив в НСДАП в мае 1933 года, уже через шесть месяцев он по протекции своего друга детства Генриха Гиммлера стал главным врачом хоэн-лихенского санатория, специализировавшегося на лечении легочных заболеваний, и превратил его в самую современную в Европе хирургическую больницу и национальную спортивную лечебницу. Здесь Гебхардт прооперировал Рудольфа Гесса, получившего травму во время катания на лыжах, короля Георга и даже одного из родственников японского императора, а также мениск Джесси Оуэнса. Сюда с удовольствием приезжают и Альфред Розенберг, и Лени Рифеншталь, у которой, очень скоро выясняет Гебхардт, нет никакого ушиба плеча — просто ей нравится гостить в санатории, потому что тут часто бывают футболисты национальной сборной, которую в шутку называют сборной Хоэнлихена, ведь ее игроки регулярно лечатся у Гебхардта.

Вплоть до начала войны здесь врачуют спортивные и производственные травмы, разрабатывают новые виды протезов. В это же время Хоэнлихен становится популярной здравницей нацистской верхушки. Сюда постоянно наведываются Гиммлер и Гесс, на лечение и отдых приезжают рейхсляйтеры, рейхсспортфюреры, статс-секретари, военные медики, рейхсапотекенфюрер со свитой из ста двадцати избранных фармацевтов, короли и наследные принцы разных стран, делегации из Италии, Англии, Франции, Португалии, Аргентины, Чили, Перу… Поток национальной и мировой элиты, которая любит прилетать из Берлина на гидросамолетах, не иссякает; Хоэнлихен — это наци-Давос, а Карл Гебхардт — его звезда и распорядитель.

Второго июня 1948 года в Ландсберге-на-Лехе, связанный по рукам и ногам, с капюшоном на голове и веревкой на шее, Гебхардт расшибет себе затылок, падая в ящик на глубину двух метров.

Раздаются крики, скорая помощь мгновенно подъезжает к месту поединка, два фельдшера и Гебхардт кладут раненого на носилки и заносят его в темнозеленый «опель-блиц». Дверцы машины захлопываются, и через несколько минут после рокового выстрела Штрунка уже везут в больницу. Его шинель так и лежит на земле, вокруг стоят десять человек в военной форме, которые лишь изредка позволяют себе снять официальные маски.

Слово берет группенфюрер СС Вальтер Шмитт, старший по званию среди присутствующих. Это тоже военный старой закалки, начавший службу в пехоте еще в 1899 году. В 1937 году он — глава управления кадров СС и советник рейхсфюрера. В мае 1943 года из-за болезни Шмитт уйдет с этих постов и станет депутатом рейхстага от округа Хемниц-Цвиккау, к которому не имеет никакого отношения, поскольку является уроженцем Гамбурга. В сентябре 1945 года Шмитт напишет жене: «Я не сделал ничего плохого». Чешский народный суд приговорит его к смерти, и вскоре бездыханное тело Шмитта будет висеть на веревке. Что же сейчас скажет пятидесятивосьмилетний Шмитт своим спокойным, твердым голосом с северогерманским акцентом, обращаясь к собравшимся в Долине призраков?

— Господа, — начинает он, — товарищи! Настоящим объявляю дуэль оконченной. — Он коротко кивает. — Причиной, безусловно, служит то, что наш товарищ гауптштурмфюрер Штрунк утратил способность продолжать бой. Надеюсь, он быстро поправится. Итак, прошу обоих секундантов, обер-гебитсфюрера Джона и гауптмана фон Обвурцера, здесь, в присутствии расширенной судейской коллегии, подтвердить, что поединок был проведен должным образом и в соответствии с правилами чести.

Секунданты, вытянувшиеся по стойке смирно, один за другим повторяют:

— Подтверждаю.

— Прошу арбитра, обергруппенфюрера СС Крюгера, также подтвердить вышесказанное.

— Подтверждаю, — сухо изрекает Крюгер.

— Теперь прошу секундантов и арбитра проверить оружие и должным образом зафиксировать результаты проверки. Наконец, прошу протоколистов, товарищей Вебера и Луэра, должным образом зафиксировать все произошедшее и сегодня днем передать в кадровую службу протокол вместе с зарисовкой поля боя.

Шмитт делает паузу.

— Обергебитсфюрер Кручинна!

Кручинна, до этого мгновения с отсутствующим видом сидевший на земле, вздрагивает и поднимается на ноги. Шмитт смотрит на него долго, гораздо дольше, чем он обыкновенно смотрит на людей, и подыскивает слова, которые позволят приблизить историческое событие, происходящее в этой низине, к,