Шрифт:
Закладка:
Эвелина была знатна и богата, но как партия для французского романиста… слишком мелковата. Скажем честно: Бальзак для Ганской – не по Сеньке шапка. Но Оноре увлёкся. Нафантазировав себе неведомо что, он влюбился в неведомо кого, ещё не видя объект своего влечения. Бальзак полюбил собственную выдумку! На самом же деле… крупно влип.
Само начало их взаимоотношений говорит само за себя. И первое, что бросается в глаза, двуличность Эвелины Ганской, выпиравшая из каждого её поступка, из каждой строчки письма, а позже – и слов. Ганская двулична до мозга костей. Если хотите, эта женщина – своеобразный образчик двуличия, девиз которого очень прост: и хочется – и колется. Есть продолжение этой присказки: и мама не велит (то есть – что скажут люди?). Отсюда и двойственность.
В тихой Верховне пани Ганской хорошо, уютно, сытно и спокойно. Досаждает одно – скука. Эта самая скука и ничегонеделанье избалованную польку порой выводят из себя; ей хочется чего-то такого… такого… Главное, чтобы никто ни о чём не узнал! Интрижки? Ну да, хотя бы интрижки. Лишь бы никто ни о чём, чтоб всё по-тихому. Адюльтер? Пусть бы и так, но чтобы без скандала. Открыто изменить? Почему бы нет? Но только с богатым, получив развод и именитого мужа. Таким образом, подобная провинциалка изначально готова на всё. Именно поэтому такая хуже падшей женщины. Она даже не куртизанка: она – готовая пасть. Что, согласитесь, гораздо низменней. Ведь иметь дело с той, которая выдаёт себя за порядочную, а на самом деле готова на всё, крайне неприятно. Ибо самое невинное из этого «всё» – подло изменить при благоприятных для этого условиях.
Ганская – из этих, готовых на всё. Потому-то она с такой цепкостью хватается за известного парижского писателя. Который, в общем-то, ей совсем не нужен, и которого она совсем не любит. Она цепляется за шанс что-то изменить. И когда выясняется, что Бальзак гол как сокол и в долгах как в шелках, то всё чудесным образом меняется: Ганская даёт отступного. Ведь скромный быт и беспорядочный образ жизни Оноре никак не вписывается в её посредственной головке; всё это разрушает её тихий хуторской уклад. Лучше было бы, если б Оноре проживал на соседнем хуторе и был несметно богат. Тогда можно было наведываться к нему в гости, распивать чаи и весело проводить время. А так… Суетливый Париж, съёмная квартира…
Но Ганскую распирает непомерное тщеславие. Она хочет – нет, она мечтает! – быть рядом со знаменитым романистом. И при этом… не имеет намерения чего-то терять. Слишком комфортно этой лягушке в своём тихом болотце, чтобы променять привычную тину непонятно на что. Мир вне Верховни для Эвелины пугающе страшен, неизвестен и смертельно опасен. Он – как дремучий лес в сказках старой няни. И Ганская по-настоящему боится этого большого, неизведанного мира. И если бы не её непомерное тщеславие…
После некоторых раздумий она выбирает определённую тактику: оставаясь в пределах своего привычного мирка, постараться удержать именитого любовника. Провинциалка постоянно требует писать ей; это одно из правил затяжной игры по перетягиванию каната на себя. Замужняя женщина, Ганская тем не менее не намерена отдавать Оноре кому-то другому. Её требования переписки и клятвы вечной любви – из той же оперы: попридержать, не отпустить.
«Нельзя насиловать природу столь длительное время», – пишет Цвейг, с доводами которого невозможно не согласиться. Ганская находилась от Бальзака слишком далеко, и сама Эвелина прекрасно понимала это. Хочется погулять? Гуляй, разрешает ему Ева, которая совсем не против, если у её избранника будут «девочки». Но не больше, ведь всё остальное крайне опасно, Оноре, знает она, слишком увлекаем. Встреча в Вене – продолжение игры. Игры! Но никак не любви.
Таким образом, Бальзак погнался за очередной иллюзией – женщиной, созданной им же в собственном воображении: доброй, нежной, ласковой, отзывчивой, честной, преданной – той самой, которой на самом деле никогда не существовало. По крайней мере, в лице пани Ганской. Но кто же тогда был? Да всё та же… пани Ганская. Ни больше, ни меньше. Но никак не вымышленная им Чужестранка. Потому что на самом деле этот вымышленный образ оказался чу-же-стран-ным. Ганская – тяжёлое бремя Бальзака, которое он был вынужден нести долгие годы. Да что уж – до самого последнего вздоха.
А теперь, что называется, по живому (уж извини нас, Оноре). А любила ли Эвелина Ганская Бальзака? Ответ однозначен, и он даже не подлежит обсуждению: нет. Ганская, она же «Ева», «ненаглядная», «единственная» и прочая-прочая – так вот, эта женщина никогда Бальзака не любила. В лучшем случае, она была лишь увлечена. Выросшая в провинциальном социуме Эвелина всегда любила исключительно себя – и только себя! А ещё – свой жалкий хуторской мирок с привычным деревенским укладом.
Хорошо это или плохо? Ни то ни другое. Ибо это факт, реальная действительность. Ганская родилась, воспиталась и выросла совсем в другом мире, а потому не знала ничего иного. Далее – как в кино: Эвелина созерцала всё остальное как приложение к основному – к её мелкому мирку, отличному от другого, например, от мира Оноре де Бальзака. Эти двое существовали в абсолютно разных ипостасях. И результат: Бальзак и Ганская были разными по сути, по определению, по мироощущению. Отсюда то самое: не по Сеньке шапка. И если великого романиста рассматривать так, как мы его привыкли рассматривать – Императором Пера, – то было бы странно монарха видеть увенчанным несуразным польским картузом. Но ведь так и произошло: позарившись на знатную польскую дворянку, Оноре, уже давно перешагнувший Рубикон гениальности, оказался отнюдь не там, где хотел бы оказаться.
Эвелина Ганская для Оноре де Бальзак – своеобразный крест, который тот был вынужден нести до конца жизни. Тот самый случай: вляпался.
* * *
Графиня Гидобони-Висконти явилась отдушиной. Сара подарила Оноре пять самых плодотворных лет творчества, радость плотской любви, счастье общения. Будучи реалисткой, она заменила писателю выдуманную Ганскую, которая – да, существовала, – но только где-то там, очень далеко. Да и была ли на самом деле? Была: в письмах.
Зато Сара была рядом. И ради своего возлюбленного, помогая и поддерживая его, могла пожертвовать многим. Графиня Висконти, в отличие от графини Ганской, вовсе не пыталась кого-то оттеснить локтями,
