Молодые люди снова, как и утром, стояли на улице, не зная, как разойтись, и смущенно краснея. Помолчав, юноша все же преодолел робость и осмелился спросить:

– А как вас зовут, мадемуазель?

– Дениза Бодю.

– А меня Анри Делош.

Теперь, объединенные сходством своего положения, они наконец улыбнулись и пожали друг другу руки.

– Желаю удачи!

– Благодарю! И вам того же!

III

Каждую субботу, с четырех до шести, госпожа Дефорж принимала у себя близких друзей, приглашая их «на чашку чая с пирожными». Она жила в квартире на четвертом этаже, на углу улиц Риволи и Алжирской; из окон двух ее гостиных был виден сад Тюильри.

В эту субботу, когда лакей уже собирался впустить Муре в большую гостиную, тот заметил в приоткрытой двери малого салона госпожу Дефорж. Увидев его, она остановилась; Муре вошел туда и церемонно поклонился. Но как только слуга прикрыл за ним дверь, он схватил руку молодой женщины и нежно поцеловал ее.

– Осторожно, там гости! – шепотом предупредила та, указав на дверь большой гостиной. – Я несу показать им этот веер.

И она слегка, игриво похлопала Муре веером по щеке. Это была склонная к полноте брюнетка с большими ревнивыми глазами. Муре, не выпуская ее руки, спросил:

– Он будет?

– Ну разумеется, – ответила она. – Он мне обещал.

Оба имели в виду директора банка «Ипотечный кредит» барона Хартмана. Госпожа Дефорж, дочь члена Государственного совета, была вдовой биржевика, оставившего ей наследство, которое одни считали ничтожным, другие, напротив, преувеличивали. Еще при жизни мужа она, как говорили сплетники, оказывала благосклонность барону Хартману, опытному финансисту, чьи советы позволили супругам обогатиться; по смерти мужа их связь, вероятно, продолжалась, но, как и прежде, втайне от всех, не вызывая скандала. Госпожа Дефорж ничем себя не компрометировала, ее принимали во всех домах верхушки буржуазии, к которой она принадлежала. И даже нынче, когда страсть банкира, человека скептического склада ума и тонкого воспитания, перешла в чисто отеческое отношение, его протеже, если и позволявшая себе заводить любовников, которых он терпел, вела себя с тонким чувством меры, тактом и глубоким знанием света и так старательно оберегала свою репутацию, что никто из окружающих не посмел бы выразить вслух сомнение в ее добродетельности. Познакомившись с Муре у общих друзей, госпожа Дефорж поначалу отнеслась к нему с презрением; позже, увлеченная бурным любовным натиском молодого человека, она ему отдалась, и с тех пор он вертел ею как хотел, намереваясь через свою любовницу ближе познакомиться с бароном; она же мало-помалу прониклась к нему глубокой, искренней любовью, пылким обожанием тридцатипятилетней женщины, уверявшей, что ей всего двадцать девять; ее приводила в отчаяние мысль, что он моложе, и терзал страх его потерять.

– А он знает, о чем пойдет речь? – спросил Муре.

– Нет, вы сами разъясните ему суть дела, – отвечала она, перейдя на «вы».

Она смотрела на него, думая, что он вряд ли догадывается о ее связи с бароном, если пытается через нее сблизиться с ним, – скорее всего, считает того ее старым другом. А Муре, все еще сжимая руку своей любовницы, назвал ее «милой Анриеттой», и ее сердце растаяло. Она приникла губами к его рту и шепнула:

– Тише! Меня ждут… Входи, но не сразу.

Из большой гостиной к ним доносились голоса, приглушенные портьерами. Анриетта распахнула дверь, оставив створки открытыми, и передала веер одной из четырех дам, сидевших посреди комнаты.

– Вот он, – сказала она. – Я забыла, где он лежит, и моя горничная никак не могла его отыскать. – Потом, обернувшись, весело окликнула Муре: – Входите же, можете пройти через малый салон, это будет не так торжественно.

Муре поздоровался с гостьями, он хорошо знал их всех.

Гостиная была обставлена мебелью в стиле Людовика XVI; кресла, обитые полупарчой с цветочным узором, золоченая бронза, пышные зеленые растения – все создавало впечатление приятного женского уюта, несмотря на высокий потолок; из окон были видны каштаны в саду Тюильри, с которых октябрьский ветер уже срывал листву.

– Ах, какая прелесть, это же настоящее шантильи! – воскликнула мадам Бурделе, державшая веер.

Эта миниатюрная блондинка лет тридцати, с изящным носиком и живыми глазами, была подругой Анриетты по пансиону; позже она вышла замуж за начальника канцелярии Министерства финансов. Родившись в старинной буржуазной семье, она умело вела домашнее хозяйство и воспитывала троих детей с энергией, обходительностью и доскональным знанием практической стороны жизни.

– И он обошелся тебе всего в двадцать пять франков? – спросила она, внимательно обследуя каждый зубчик кружева. – Ну и ну! Ты говоришь, купила в Люке, у тамошней кружевницы?.. Да это совсем недорого! Но ведь тебе же пришлось заказывать для него оправу.

– Ну разумеется, – отвечала госпожа Дефорж. – Она обошлась мне в двести франков.

Госпожу Бурделе ужасно рассмешил ее ответ. И вот такую покупку Анриетта называет выгодной?! Двести франков за одну только оправу слоновой кости – пусть даже и с вензелем! – притом что она сэкономила сто су на этом клочке кружева! Да ведь в Париже можно купить уже готовый веер всего за сто двадцать франков! Она даже назвала адрес магазина на улице Пуассоньер.

Тем не менее дамы по очереди любовались веером. Только госпожа Гибаль едва удостоила его взглядом. Это была высокая, худощавая, рыжеволосая женщина с бесстрастным лицом и серыми глазами, которые временами, несмотря на внешнее равнодушие, загорались алчным блеском. Ее никогда не видели в обществе супруга, видного адвоката, выступавшего во Дворце правосудия; по слухам, тот вел весьма свободный образ жизни на стороне, предпочитая развлекаться на свой лад.

– О, я за всю жизнь не купила и двух вееров, – пренебрежительно бросила она, передавая веер госпоже де Бов. – Мне с избытком хватает и тех, что дарят.

На что графиня ответила со скрытой иронией:

– Ну, значит, вам повезло, дорогая, – ведь у вас такой галантный супруг. – И, обернувшись к своей дочери, рослой девице двадцати одного года, сказала: – Ты только взгляни на вензель, Бланш, – какая тонкая работа! Верно, поэтому оправа и обошлась так дорого.

Госпоже де Бов недавно исполнилось сорок лет. Эта дама, с величавой статью богини, правильными чертами лица и большими безмятежными глазами, была супругой генерального инспектора конезаводов, который женился на ней, плененный ее красотой. Изящество вензеля поразило графиню, – казалось, от нахлынувшей зависти у нее даже помутился взгляд. Внезапно она спросила:

– А что вы скажете, господин Муре: двести франков – это не слишком дорого за такую оправу?

Муре стоял в окружении пяти женщин, улыбаясь и с интересом наблюдая за тем, что их занимает. Взяв веер, он внимательно осмотрел его и уже собрался вынести свое суждение, как вдруг лакей, отворивший дверь, доложил:

– Госпожа Марти!

Вошла женщина – худая, некрасивая, со следами оспы на лице, но одетая с изысканным вкусом. Ее возраст трудно было определить: в зависимости от настроения ей можно было дать от тридцати до сорока лет; на самом деле ей было тридцать пять. В правой руке она держала красную кожаную сумку.

– Дорогая моя, – обратилась она к Анриетте, – надеюсь, вы простите меня за эту сумку. Представьте себе: по пути к вам я заглянула в «Дамское Счастье», снова наделала глупостей и побоялась оставлять покупки на улице, в своем фиакре, – не дай бог, еще украдут. – Но тут она заметила Муре и со смехом добавила: – О, только не подумайте, что я делаю вам рекламу, – я и не знала, что вы здесь… Но у вас там сейчас продаются такие замечательные кружева!..

Это отвлекло внимание общества от веера, который молодой человек положил на столик. Теперь дамам не терпелось узнать, что там накупила госпожа Марти. Эта дама давно славилась своей безумной страстью к расточительству, когда дело касалась покупок; будучи в высшей степени порядочной женщиной, она не заводила любовников, но была не способна удержаться от трат при виде любой тряпки. Дочь мелкого чиновника, она нынче разоряла