своего супруга, учителя младших классов в лицее Бонапарта, который получал шесть тысяч франков жалованья, но принужден был бегать по частным урокам, дабы пополнять непрерывно таявший семейный бюджет. Госпожа Марти медлила открыть сумку; держа ее на коленях, она заговорила о предмете своей гордости – четырнадцатилетней дочери Валентине, очень дорого обходившейся матери, которая наряжала девочку, как взрослую, по самой последней моде, – перед этим искушением она никак не могла устоять.

– Оказывается, – говорила она, – нынешней зимой девушек полагается одевать в платья с узенькой кружевной оторочкой… Ну и разумеется, когда я увидела эти восхитительные валансьенские кружева…

Тут она наконец решилась открыть сумку. Дамы придвинулись было к ней, чтобы рассмотреть покупку, как вдруг в передней зазвенел колокольчик.

– Ох, это, наверно, мой муж, – в панике пролепетала госпожа Марти. – Он обещал заехать за мной, когда будет возвращаться из лицея.

И, проворно закрыв сумку, она боязливо сунула ее под кресло. Остальные дамы рассмеялись, и она, устыдившись своего испуга, снова положила ее себе на колени, пробормотав, что мужчины ничего не понимают в таких вещах, а стало быть, им незачем и знать о них.

– Граф де Бов, господин де Валаньоск! – объявил лакей.

Это вызвало всеобщее удивление, да и сама госпожа де Бов никак не ожидала появления супруга. Этот последний – видный мужчина с остроконечными усами и безупречной военной выправкой, на которого заглядывались в парке Тюильри, – поцеловал руку мадам Дефорж, которую знавал еще девушкой, в доме ее отца. Затем он уступил место другому гостю, высокому молодому человеку с аристократической бледностью, и тот в свою очередь поздоровался с хозяйкой дома. Но едва лишь возобновилась общая беседа, как прозвучали два возгласа:

– Как, это ты, Поль?!

– Господи, неужели Октав?

Муре и Валаньоск горячо пожали друг другу руки. Мадам Дефорж не могла опомниться от удивления. Разве они знакомы? Ну разумеется, они же выросли вместе, учились в Плассанском коллеже и только по чистой случайности до сих пор не встретились у нее в доме!

Не разнимая рук и радостно смеясь, старые друзья перешли в малый салон; в это время слуга подал чай; серебряный поднос с китайским сервизом он поставил подле госпожи Дефорж, на овальный столик в стиле Людовика XIV, с мраморной столешницей с медной оградкой. Дамы теснее сдвинули кресла, заговорили громче, беседа стала общей; граф де Бов, стоя за их спинами, временами вставлял слово с галантностью любезного чиновника. Просторная гостиная, такая теплая и приветливая, стала еще уютнее от этого женского щебета, перемежаемого смехом.

– Ах, старина Поль! – повторил Муре.

Он уселся на диванчик рядом с Валаньоском, и друзья остались наедине в глубине комнаты – весьма кокетливого будуара, обитого шелком в золотистый цветочек, – откуда видели собравшихся дам в проеме открытой двери. Они радостно посмеивались, переглядываясь и дружески похлопывая друг друга по колену. Им вспоминалась юность: старинный Плассанский коллеж с двумя его двориками, промозглые учебные классы, столовая, где их чуть ли не ежедневно кормили треской, дортуары, где они бросались друг в друга подушками, стоило воспитателю захрапеть. Поль – отпрыск старинной судейской династии, принадлежавшей к мелкопоместному, разоренному и всем недовольному дворянству, – лучше всех писал сочинения и был в классе первым учеником, которого преподаватель ставил в пример остальным, предсказывая ему блестящую карьеру; Октав же, последний среди двоечников и тем не менее веселый, неунывающий крепыш, резвился вовсю за пределами коллежа. Невзирая на столь разные характеры, мальчиков связывала тесная, неразлучная дружба вплоть до экзаменов на степень бакалавра, которые один из них сдал блестяще, а другой – лишь с третьей попытки, да и то с трудом. Затем жизнь развела их, и вот теперь, спустя десять лет, они встретились снова, повзрослев и сильно изменившись.

– Ну, рассказывай! Кем ты стал? – спросил Муре.

– Да никем.

Даже теперь Валаньоск, хотя и обрадованный встречей, сохранял усталую, равнодушную мину, но, поскольку его удивленный друг настойчиво допытывался: «И все-таки… ты же все-таки чем-нибудь занимаешься? Так чем же» – ответил:

– Да ничем.

Октав рассмеялся. Ничем? Это не ответ. И он, слово за слово, вытянул наконец из Поля историю его жизни, банальную историю бедных юнцов, которые по праву рождения считают себя людьми свободной профессии, а в результате пребывают в ничтожестве, обладая кучей бесполезных дипломов и радуясь уже тому, что не умирают с голоду. Следуя семейной традиции, Поль изучил право, после чего стал жить на скудные средства вдовой матери, и без того не знавшей, как пристроить двух своих дочерей. В конце концов, устыдившись положения нахлебника, он оставил этим трем женщинам жалкие крохи семейного состояния, а сам пошел на какую-то ничтожную должность в Министерстве внутренних дел, где уже пять лет влачил убогое существование, точно крот в норе.

– И сколько же ты зарабатываешь? – полюбопытствовал Муре.

– Три тысячи франков.

– Да это же все равно что ничего! Ах ты, бедняга, мне тебя искренне жаль… Как же так – ты ведь был на голову выше всех нас! Значит, они уже пять лет ездят на тебе и платят всего три тысячи?! Какая несправедливость!.. – И Муре, оставив эту тему, заговорил о себе: – Лично я с этими господами никогда не знался. Слышал, наверно, кем я стал?

– Да, – ответил Валаньоск, – мне рассказывали, что ты занялся коммерцией. Это ведь тебе принадлежит тот большой магазин, что на площади Гайон?

– Верно, старина. Я торговец.

Тряхнув головой, Муре снова похлопал друга по коленке и повторил с веселой уверенностью человека, который не стыдится своего ремесла, благо оно его обогатило:

– Да-да, обыкновенный торговец!.. Черт возьми, я ведь никогда ничего не смыслил в ваших ученых премудростях, хотя и не считал себя глупей других. И сдал экзамены на бакалавра лишь для того, чтобы угодить родителям. Конечно, я мог бы стать адвокатом или врачом, как мои однокашники, но эти занятия меня отпугивали – сколько таких людей живет в нужде… В общем, я сказал себе: «Да пошло оно все к черту!» – и без всяких сожалений с головой ушел в коммерцию.

Валаньоск слушал его с принужденной улыбкой и наконец прошептал:

– Значит, диплом бакалавра не очень-то помогает тебе торговать полотном?

– Верно, друг! – весело ответил Муре. – Главное, чтобы он не мешал мне этим заниматься… Знаешь, когда человек по глупости надевает на себя вериги учености, ему не так-то легко от них избавиться. Вот он и тащится по жизни, как черепаха, в отличие от тех, кто сбросил их и мчится вперед во весь опор.

Но тут он заметил, что этот разговор тяготит Валаньоска, и сказал, сжав его руки:

– Слушай, не хочу тебя обижать, но признай, что все твои дипломы ровно ничего не стоят… Знаешь ли ты, что в моем магазине заведующий отделом получит в этом году двенадцать тысяч франков жалованья? Да-да, именно так! Этот малый отнюдь не дурак, хотя только всего и выучил что правила орфографии да четыре действия арифметики… А рядовым продавцам я плачу от трех до четырех тысяч – больше, чем тебе выдают в твоем министерстве, хотя они, в отличие от тебя, не тратились на высшее образование и никто не сулил им блестящей карьеры… Разумеется, деньги – это еще не все. Вот только если выбирать между умниками, которые превзошли все науки и занимаются свободными профессиями, подыхая притом с голоду, и практичными парнями, которые стоят обеими ногами на земле и хорошо владеют своим ремеслом, я не за первых, а за вторых – уж эти-то прекрасно знают, в какое время они живут!

Он постепенно воодушевлялся и говорил все громче: Анриетта, которая сидела в глубине гостиной, разливая чай, обернулась в его сторону. Заметив, что она улыбается и что к нему прислушиваются две другие дамы, Муре поспешил обратить разговор в шутку:

– Словом, мой милый, в наше время каждый начинающий приказчик мечтает стать миллионером!

Валаньоск прикрыл глаза и откинулся на спинку диванчика в томной позе усталого или пресыщенного человека, не то притворясь утомленным, не то и впрямь уступив слабости, свойственной его аристократическому роду.

– Увы, – прошептал он, – жизнь не стоит таких