из немногих продавцов-парижан – красавчика Миньо, как его величали в отделе; он был незаконным сыном музыкантши-арфистки, и его преступление состояло в том, что он устроил скандал в столовой магазина, пожаловавшись на скверную пищу. Служащие ели в три смены – в половине десятого утра, в половине одиннадцатого и в половине двенадцатого; молодой человек попал в третью смену и уверял, что ему всегда достаются остатки, да и порции урезанные.

– То есть вас плохо кормят? – с притворной наивностью спросил Муре, открыв наконец рот.

Он выделял всего полтора франка в день на человека шеф-повару, жадному овернцу, который вдобавок нещадно воровал, поэтому пища и в самом деле была отвратительной. Но Бурдонкль только пожал плечами: шеф-повару, который должен приготовить четыреста завтраков и четыреста обедов в день, пусть даже в три смены, некогда изощряться в кулинарном искусстве.

– И тем не менее, – возразил его хозяин (впрочем, довольно благодушно), – я хочу, чтобы всем моим служащим подавали здоровую и обильную пищу… Пожалуй, стоит поговорить с шеф-поваром.

Таким образом, жалоба Миньо повисла в воздухе. Далее Муре и Бурдонкль, вернувшись к секции зонтов и галстуков, с которой они начали свой обход, выслушали доклад одного из четырех инспекторов, следивших за порядком в магазине. Папаша Жув, отставной капитан, награжденный за взятие Константины[20], все еще видный мужчина с большим носом сластолюбца и обширной лысиной, пожаловался на продавца, который в ответ на самое невинное замечание обозвал его «старым дурнем»; продавца тут же уволили.

Пока что настоящих покупательниц в магазине не было. По пустынным галереям бродили одни лишь домохозяйки с соседних улиц. Инспектор у входа, отмечавший время прибытия служащих, закрыл журнал, выписав на отдельный листок имена опоздавших. Продавцы уже начали заполнять свои секции, которые уборщики подметали и чистили с пяти часов утра. Пришедшие, еще не стряхнув с себя сон и подавляя зевоту, вешали пальто и шляпы в кабинки. Одни переговаривались или смотрели по сторонам, медленно приходя в себя перед новым рабочим днем; другие уже неторопливо снимали зеленые саржевые полотнища, которыми накануне прикрыли товары, и из-под них показывались симметрично разложенные стопки тканей; казалось, весь этот магазин, чистенький, прибранный, с веселой утренней бодростью готовится к вторжению нетерпеливой толпы, которая в одно мгновение заполонит все свободное пространство ворохами полотна, сукна, шелка и кружев.

В ярко освещенном центральном зале холла, в секции шелков, у прилавка беседовали вполголоса двое молодых людей. Один из них, небольшого роста, но крепкого сложения и миловидный, подбирал гармонирующие по цвету шелка для внутренней витрины. Этот юноша, по фамилии Ютен, был сыном владельца кофейни в Ивто; в свои восемнадцать лет он уже считался одним из лучших продавцов благодаря врожденной мягкости и умению льстить, хотя под этим скрывался ненасытный аппетит ко всему на свете – он был готов проглотить весь мир, и не от голода, а просто ради удовольствия.

– Послушайте, Фавье, на вашем месте я бы отвесил ему здоровенную оплеуху, честное слово! – говорил он своему товарищу, долговязому, тощему, желтолицему юноше родом из Безансона, из семьи ткачей; этот малый, с виду неказистый, скрывал под внешним бесстрастием опасную силу характера.

– Оплеухами ничего не добьешься, тут лучше выждать, – флегматично ответил он.

Оба говорили о Робино, который надзирал за приказчиками, подменяя заведующего отделом, когда тот спускался в подвальное помещение. Ютен подсиживал Робино, надеясь занять его место при начальнике. Еще недавно, когда вожделенная должность оказалась вакантной, он задумал привлечь Бутмона на свою сторону. Однако Робино держался стойко, и теперь противники вели непрерывную войну. Ютен мечтал настроить весь отдел против своего врага и вытеснить его под предлогом скверных отношений с сослуживцами. При этом он действовал хитро, с неизменно любезной миной, подзуживая в основном Фавье, который уступал ему по положению и вроде бы шел у него на поводу, хотя иногда неожиданно замыкался в себе, словно вел внутреннюю, немую борьбу с противником.

– Тихо! Семнадцать! – шепнул он Ютену, предупреждая этой условной цифрой о появлении Муре и Бурдонкля.

И в самом деле, оба начальника продолжали инспекционный обход. Остановившись возле отдела, они потребовали от Робино объяснений по поводу коробок с бархатом, громоздившихся на прилавке. Тот отвечал, что им не хватает места.

– Ну я же говорил вам, Бурдонкль, что магазин слишком мал! – с улыбкой воскликнул Муре. – Рано или поздно придется снести стену, выходящую на улицу Шуазель… Вот увидите, что здесь будет твориться в следующий понедельник!

И он снова приступился к Робино с вопросами о предстоящей распродаже, отдавая необходимые распоряжения. Однако при этом он уже несколько минут поглядывал в сторону Ютена, который медлил, не решаясь развешивать голубые шелка рядом с серыми и желтыми, то и дело подходя к ним или пятясь, чтобы оценить гармонию тонов. Внезапно Муре прорвало.

– В чем дело – вы боитесь, что это будет резать глаз? Да не бойтесь, ослепите их… Смело вешайте вот этот красный рядом с зеленым, рядом с желтым!

И, набрав в охапку побольше шелковых полотнищ, Муре сам начал развешивать и драпировать их в смелых, неожиданных сочетаниях. Все они пошли в дело – в Париже патрон считался непревзойденным мастером оформления витрин, хотя был дерзким новатором, создателем новой школы декора, основанной на двух принципах – изобилие и резкий контраст. Ему нравились потоки тканей, как бы случайно свесившихся с полок, и он добивался того, чтобы каждая из них переливалась всеми красками, выгодно оттеняя красоту соседних материй. «Когда покупательницы выходят из моего магазина, у них должно мутиться в глазах!» – говорил он. В отличие от Муре, Ютен был приверженцем классической школы, основанной на строгой симметрии товаров и тщательном подборе оттенков; он молча смотрел на буйную вакханалию красок, осквернившую его прилавок, не позволяя себе критических реплик, но его брезгливо поджатые губы выдавали художника, оскорбленного до глубины души этим вульгарным зрелищем.

– Ну вот! – провозгласил Муре, закончив свою работу. – Оставьте так… А в понедельник расскажете мне, привлекло ли это женщин!

И как раз в тот момент, когда он подошел к Бурдонклю и Робино, появилась девушка, которая на несколько секунд в изумлении застыла перед прилавком. Это была Дениза. Побродив с час по улице, она преодолела наконец робость и решилась войти. Однако тут же настолько растерялась, что перестала понимать самые простые указания; тщетно приказчики, у которых девушка спрашивала, как пройти в отдел готового платья, невнятно лепеча «мадам Орели», направляли ее к лестнице второго этажа; она благодарила, затем поворачивала налево, тогда как нужно было идти направо, и в результате уже десять минут бродила по нижнему этажу, от секции к секции, встречая либо недоброе любопытство, либо мрачное равнодушие продавцов. Девушке хотелось убежать, но ее удерживало восхищение. Она чувствовала себя потерянной, ничтожной перед этим гигантским механизмом, пока еще не проснувшимся, но уже заставлявшим стены вибрировать, и с замиранием сердца ждала, когда он заработает. В сравнении с тесным, промозглым «Старым Эльбёфом» этот магазин, залитый золотистым светом, казался ей поистине грандиозным; он походил на город, с его памятниками, площадями и улицами, где, как ей чудилось, невозможно найти дорогу.

До сих пор Дениза не осмеливалась показаться в отделе шелков – это помещение, с его роскошными прилавками и высоким застекленным потолком, напоминавшее богато убранный собор, внушало ей робость. Однако, заметив, что над ней потешаются продавцы из секции белья, девушка все же вошла и сразу наткнулась на прилавок, украшенный руками Муре; внезапно в ней проснулась женщина: лицо вспыхнуло румянцем, и она забыла обо всем на свете, любуясь яркой феерией шелков.

– Гляди-ка, это ведь та курица с площади Гайон, – шепнул Ютен на ухо Фавье.

Муре, делая вид, что слушает Бурдонкля и Робино, был на самом деле польщен восторгом этой бедной девушки – так какая-нибудь маркиза чувствует возбуждение от похотливого взгляда встречного извозчика. Но тут Дениза оглянулась на него и смутилась еще больше, узнав молодого человека, которого сочла на улице заведующим отделом. Сейчас ей почудилось, что он смотрит на нее строго. И растерянная девушка,