Шрифт:
Закладка:
– Первобытные царапали на стенах, а наши вон на собственных физиях. – Это хмыкнул Пахомыч, он повёл глазами на Дебальцева и Шаркуна, которые сидели по разные стороны стола. У Дебальцева была ссадина на щеке. У Шаркуна – синяк. Те не удостоили его ни взглядом, ни словом.
– Лубая находка важна, дарагой, – сказал Самвел, продолжая работу. – Чэловэчэство нэ кончылос. Ано абрэтает знаныя. Дажэ в такые пэриады.
– Человечество, – скривился Шаркун. – Где твоё человечество? Ты, что ли?
– И я, и ти, и он, – спокойно ответил Самвел. – У Ноя тожэ било нэмнога…
– Всякой твари по паре, – усмехнулся Шаркун.
– М-м! – поднял палец Самвел. – И вижилы.
– Ты видел? – Шаркун не унимался.
– Ноя – нэт. А Кавчэг – да. Я радылся на Араратэ. Там астанки Кавчэга. Я видэл. – Самвел сделал паузу. – У нас тожа кавчэг. Толька камэнный. И думаю, – он опять поднял палец, – нэ эдинствэнный. – И уже тихо, но твёрдо заключил: – Выплывэм.
– А зачем? – Шаркун встряхнул руками. – Зачем он нужен, этот дерьмовый мир, это дерьмовое человечество! Тысячи лет, а всё жить не научились. Как кроты в потёмках. И каждый раз с чистого листа. Зачем?!
– Всё собачишься? – раздался густой сердитый голос. К столу – никто не заметил – подошёл облачённый в чёрную хламиду старец. Кай вскинулся. Это был тот, кого он видел на плёнке – Флегонт. Кай не мог ошибиться.
– Не тобой создано – не тобой и кончится, – старец долбанул в пол посохом. – Вот такие неслухи и сгубили… Молиться надо. Молись, греховодник! Рожа-то пошто корябана? – бросил тише и опять возвысил: – Молись! И я с тобой! Вот и вымолим!
– Аха, – слегка принишкнув, встрял Шаркун. – Дырка на небе откроется.
– И откроется! – возвестил Флегонт. – Верую!
– От бублика, – шепотнул вбок Шаркун. Но Флегонт не расслышал или сделал вид, что не расслышал.
– Ты из каких будешь? – обратился он к Каю. – Из наших али из китаёзов? Лопочешь, рекут, маленько инако, а обличьем, кабыть, русак.
Кай пожал плечами – он и сам толком не представлял.
– Ну ладно, паря, потом… – Флегонт сел за стол. – Где бывал? Что видел?
Кай помешкал, не зная, что сказать.
– Разрушено всё, – как-то виновато сказал он. – Всё и везде.
– И Москва? – выдохнул Дебальцев. В голосе его было то же, что недавно и у матери. Словно он давно держал этот вопрос, но до последнего таил.
– Да, – кивнул Кай. Он специально слетал в те места, и то, что ненароком обронил, отвечая матери, подтвердилось. Особенно поразила Кая встреча с одной убогой. Она лежала среди пепелища на ворохе тряпья, тело её покрывали струпья и язвы, из лохмотьев выглядывала голая грудь. «Я – Москва, – скалилась она. – Я – Москва, – поводила она бельмами. – Вот Кремль. – Она сжимала грязными ручонками вялые груди. – Вот Спасская башня. Вот Боровицкая. Вишь, звёзды какие! – тщедушное телишко её сотрясало судорогой. – А вот салют». – Разбрызгивая слюну, она плевала в свинцовое небо.
– Всё в развалинах, болотина кругом, затягивает всё, – добавил Кай. Известие это восприняли по-разному. Шаркун выругался – выругался не то зло, не то удовлетворённо. Пахомыч покачал красным колпаком – смысла в его всегдашней присказке «От нашей бани в Москву дорога есть», похоже, не стало. Самвел оторвался от альбома, насупил седые брови. А Дебальцев принялся строить догадки.
– Угли тульские и торфяники выгорели, вот воды и потянулись в пустоты. Там же каналы кругом, водохранилища… Да и реки забило. А водопроводы… – Дебальцев кулаком ударил в ладонь. – «Сработаны ещё рабами Рима» – половина воды в почву уходит…
– «Уходит», – передразнил Флегонт. – Ересь это! – он извлёк из торбы, перекинутой через плечо, толстенную книгу. – Ересь, реку! Москва – бл…дь! Вот тут, – он опустил книгу на стол, – всё о ней, о Москве. – Раскрыл крышку, перекинул несколько слоёв страниц, ткнул пальцем. – Вот гляди, что в Писании сказано: «Великая блудница». – Поднял глаза. – Вот что это за город. Это не город человеческий, это Содом и Гоморра. Город, который сделался обиталищем бесов и пристанищем всему нечистому духу. Москва…
Флегонт сделал паузу, ожидая не то возражений, не то вопросов. Никто не обронил ни слова. Тогда он снова обратился к фолианту:
– «И пришёл один из семи Ангелов, имеющих семь чаш, и говоря со мною, сказал мне: подойди, я покажу тебе суд над великой блудницею, сидящею на водах многих…»
– «На водах многих», – как эхо, отозвался Дебальцев.
Флегонт приподнял бровь, но чтения не прервал:
– «…И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами». – Палец старца скользнул ниже. – «Семь голов суть семь гор, на которых сидит жена…» – и ещё раз палец миновал несколько строк. – «Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями».
– Неужто это о Москве, – качая головой, выдавил Дебальцев. – Не могу поверить.
– Ха, – вскинулся Шаркун. – Фома неверующий! – чуть появился повод снова уесть капитана, он не упустил: – Семь гор – семь московских холмов. Не ясно, что ли?
– Допустим, – не реагируя на тон, отозвался Дебальцев. – А зверь? Зверь этот багряный?
Шаркун хмыкнул.
– Старый, – он кивнул Флегонту, – как там у тебя про зверя? Скажи ему.
Флегонт помешкал, решая, стоит ли на такое отзываться, но, переведя глаза на Дебальцева, кивнул:
– «…сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами».
– Во! – вскинул руки Шаркун. – Про семь голов уже ясно – холмы. А зверь багряный, – он победительно обвёл всех взглядом. – Кремль! Кирпичные стены. Усёк, якорёк, нет? Рога, – Шаркун состроил пальцами рожки, – башни кремлюхины. А имена – да неужели не ясно? – там же могильник в стене. И все эти жмурики – ха-ха-ха! – богохульники!
От этих слов, каких-то неуместно вздорных, ёрнических и в то же время беспощадно-убедительных, все разом оцепенели, даже, кажется, Флегонт. Один только Дебальцев всё мотал головой.
– Да за что? Почему? По какому праву? – свистящим шёпотом, ни к кому конкретно не обращаясь, восклицал он.
– А по заслугам! – наконец отозвался Флегонт. – По заслугам, мореход! – и сердито ткнул пальцем в книгу: – «…ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши её».
Флегонт молча обвёл всех строгим, суровым взглядом и снова склонился к Писанию:
– «И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от неё, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам её, ибо
