радостно. И Тася улыбнулась ему в ответ. Ещё робко, тихо, но, видя его открытость, уже не настороженно.

– Как он называется, этот цветок? – кивнул Кай.

– Мать-и-мачеха, – отозвалась Тася. – Здесь тепло, там прохладно, – она коснулась цветка. Чумазое личико Таси светилось умилением, согласием и каким-то нежным лукавством. Кай не удержался, коснулся её руки. Она не отняла, но как бы чуть ускользнула.

– О-о! – Кай приподнял палец. Расстегнул нагрудный карман. Прижмурил глаза, мол, сделай так. Тася кивнула, доверчиво закрыла глаза ладошкой. Прошло несколько мгновений.

– Теперь открывай, – шепнул Кай. Тася отняла ладонь, взглянула на Кая. Он повёл глазами на цветок. В жёлтой пушистой чашечке покоилась махонькая божья коровка.

– Ой! – вскрикнула Тася, восторженно всплеснула руками, захлопала в ладоши. Колокольчиком зазвенел смех. И столько в её облике было нежности, умиления, доверчивости и ещё не избытой детскости, что Кай в другой раз уже почувствовал себя большим и сильным.

2

Сидя в прозрачной капсуле, Мария снова вглядывалась в небесный морок. Четверо суток Кай добросовестно сидел на базе, видя, что у неё недомогание. Но едва ей полегчало, полетел. Улетел сегодня, наверняка унесётся куда-то завтра, в крайнем случае – послезавтра, и после послезавтра…

Казалось бы, можно было уже свыкнуться с этими отлучками, примириться с новыми обстоятельствами и положиться на карму. Увы! Чем дольше это продолжалось, тем меньше ей удавалось совладать с собой. И она никак не могла понять – почему? Предкам её не составляло труда отрешиться от земных переживаний, стоило направить мысли, как ручейки, в сторону большой реки, куда уносит всё. Раньше, кажется, и ей это удавалось. А теперь, когда она стала старше и, надо полагать, мудрее, это не выходит. Почему? Или так далеко та река? Или занесло илом ручьевины, впадающие в неё? Или, объясняя по-европейски, по-русски, с годами передался характер матушки, беспокойной и хлопотливой. «Татьяна русская душою, сама не зная почему…» Так или иначе всё реже и реже Марии удавалось отрешиться и уйти от навязчивой тревоги.

Очнувшись от невесёлых мыслей, Мария спустилась вниз, как всегда по пути проверяя системы жизнеобеспечения. Едва она зашла на пульт, раздался сигнал вызова – точно тот, кто вызывал, поджидал её. Видеосвязь на сей раз действовала. На экране возник Бальтасар. Картинка была ясной и чёткой.

Сложив руки ладонь к ладони, Мария поклонилась и мягко улыбнулась, хотя ежемесячный женский недуг ещё томил её. Бальтасар коротко улыбнулся и поздоровался. Он был явно чем-то озабочен. Так Марии показалось. Глядя в его глаза, она старалась сосредоточиться на голосе. Голос Бальтасара не изменился – это ведь не лицо. И всё-таки той мелодики, тех обволакивающих, ласкающих интонаций, которые принёс недавний нечаянный радиосеанс, сейчас не доносилось. Мария попыталась вникнуть в смысл, но что-то мешало ей, точно она, как приёмник, была настроена на какую-то иную волну. Разговор не завязался, скомкался. Мария опечалилась, однако виду не подала, по-прежнему ласково улыбаясь. Только незаметным касанием колена включила потайной генератор. Эту невинную уловку она придумала недавно и сейчас опробовала. Встречный импульс внёс помехи – экран зарябил, голос стал вибрировать, в общении возникла неразбериха. Бальтасар поморщился, сердито подёргал щёточку усов, потом скрестил руки, дескать, до связи, и исчез.

Мария облегчённо вздохнула. Уловка удалась. Но радости – увы – это не прибавило. Она ещё больше опечалилась. Ей было стыдно и горько. И закрыв лицо руками, Мария тихо заплакала.

Бальтасар научил Кая летать, провёл несколько тренировочных полётов, но строго-настрого запретил вылетать самостоятельно. Только в самом экстренном случае. Умом Мария соглашалась и принимала этот запрет. Мало ли что может случиться в полёте, неизвестно, что подстерегает на земле. Там теперь полно всякой заразы. Один опрометчивый шаг, одна неосторожность, оплошность – и может стрястись непоправимое. Умом она всё понимала. Но сердце вопреки собственной тревоге противилось. Ну как можно птенцу запретить вылетать из гнезда, коли у него окрепли крылья и сами родители готовили его к этому. Это же противно природе, даже если от этой природы мало что осталось.

Полная горьких размышлений, вины, раскаяния и обиды, Мария отправилась в бестиарий. Нет возможности покормить сына, так хотя бы той живности задать корм.

3

Вход в пещеру Кай наверняка не обнаружил бы, если бы шёл один, – до того он был неприметен. Согнувшись вслед за Тасей, он скользнул внутрь. На ходу потянулся к фонарику, но фонарик не понадобился: внутри оказалось достаточно светло – горела лампочка. По углам каморки теснились какие-то ящики, на крюках висели брезентовые кули-накидки. Через проём, завешанный брезентовым пологом, они вошли в помещение побольше. Тут по углам стояли кожаные и резиновые сапоги, галоши и бахилы. На вешалках висели комбинезоны, фартуки, плащи.

Миновав череду камер, Кай вслед за Тасей оказался в просторной сводчатой пещере. Здесь было светлее, чем везде, пространство освещали несколько больших ламп. В глубине угадывались какие-то перегородки. Посередине, возле каменного столба, подпиравшего свод, стоял большой длинный стол. За ним сидели люди. При появлении Кая и Таси они все повернули головы. Пришельца уже ждали.

Прежде чем привести Кая сюда, Тася бегала за разрешением. Сказала: «Погоди здесь» – и исчезла. Кай даже растерялся, не обнаружив её. Вот только что стояла здесь – и вдруг как сквозь землю провалилась. Ждал, впрочем, он недолго. Тася возникла так же внезапно, как и исчезла. Сказала: «Пошли» – и увлекла за собой.

И вот сейчас Кай оказался внутри пещеры, представ перед глазами её обитателей. Всех, кто сидел за столом, он не разглядел. Но большинство, отметил, были мужчины.

Кая жестами пригласили за стол. Кто-то подал чашку. Кай принял её, но отведать не торопился. Из похожей посудины он недавно уже пил и хорошо запомнил, как от того зелья закружилась голова и отяжелели ноги. Поднеся чашку к губам, Кай потянул носом. Запаха как будто не было. Если что и доносилось, так это со стороны – пахло дымом, какой-то едой, а ещё, видимо, мокрой несвежей одеждой и обувью.

– Не боись! – донёсся сипловатый тенорок. Настороженное молчание прервал старикан в красном колпаке, у него были странно выпученные, казалось, свисающие, как увядшие ягоды, глаза. – От нашей байны в Москву дорога есть! Пей давай. Голью можно.

– Это вода, – шепнула одними губами Тася, она пристроилась возле и сидела на самом краешке продольной скамейки.

– Чистая, – подтвердил мужчина лет сорока, на нём был потёртый капитанский китель с потускневшими золотистыми пуговицами.

Вода оказалась действительно чистой, а главное – необыкновенно вкусной. Кай такой никогда не пробовал. Даже на дно