– С глубины водицка-то, – снова по-петушиному вскинулся старикан. – Проверена. Никакой в ней заразы.

Кай благодарно и понятливо кивнул.

– И тебя мы проверили, паря, – старикан повёл своими вислыми глазами. – От нашей байны в Москву дорога есть! А как же!.. Была бы грязь на тебе… – он покачал красным колпаком. – У нас с этим строго…

– Это он о контроле, – пояснил капитан и мазнул ладонью по рукаву, как бы стряхивая невидимую грязь.

– А ты бы, контроль, боталом-то не махал, – неожиданно донеслось с противоположного конца. Голос был хриплый и злой. Кай незаметно опустил левую руку, готовый в любой момент коснуться пояса. Капитан недоуменно оттопырил губы, отчего усы его встопорщились, повернул голову. Сухощавый, с хищным носом мужчина, примерно того же возраста, смотрел на него исподлобья. Как и все обитатели пещеры, он был измождён и бледен, но на лице его виделось какое-то особое страдание.

– Или забыл всё? – он сделал паузу. – Всю бдительность? Все присяги? – и точно приговорил: – Вот так всё и профукали, мать вашу!

– Степан! – покачала головой крупная круглолицая женщина. Она сидела посередине между мужчинами. Степан слегка ворохнул плечом, но взгляда не отвёл.

– Ты чего волну гонишь, браток? – миролюбиво отозвался капитан. – При чём тут это? – он искренне не мог взять в толк, в чём и почему его винят.

– А притом, – не сбавляя тона, резанул Степан. – Язык надо за зубами держать! – и не отводя от капитана глаз, кивнул на Кая: – Ты знаешь, кто он такой? А?

Кай вытянулся, напружинил ноги.

– Да вижу, – пожал плечами капитан. Тася при этих словах согласно закивала.

– Ни хрена ты не видишь, – Степан гнул своё. – Может, он из тех… Из «санитаров»… Не слыхал? То-то. А коль не в курсе – лучше помалкивай. – И уже явно для всех подытожил: – Не успел чужой зайти – всё уже выложили. Вот такие ухари и в штабах сидели. Всю Россию про…

– Степан, – поморщилась женщина, заглушая концовку, которую тот произнёс сквозь зубы. Но капитан, видать, понял.

– Ну, ты! – вскинулся он и вскочил с лавки. – Когда ты… когда ты… – я в отсеке горел.

– Горел бы, так головешка осталась, – врастяг и чуть лениво бросил Степан. – Что ты нам лапшу-то на уши вешаешь!

– Нэ харашо, – вклинился в перепалку густой баритон. Это подал голос крупный мужчина с южным обличьем. Он пучил большие чёрные глаза и гневно теребил короткую седую бороду. – Нэ харашо так госта встрэчат.

Старикан, из-за словоохотливости которого разгорелась перепалка, обрадованно закивал. Что-то шепотнула Тася. Поддержала общее настроение и та дородная женщина:

– Некрасиво, Степан. Правда.

На сухом лице Степана заходили желваки. Он прикусил губу, покосился на женщину, потом метнул острый взгляд в капитана.

– Да? – тут же вскочил, отшвырнул миску. – Спелись? Ну и хрен с вами! Делайте что хотите! Для вас же… – и стремительно кинулся прочь.

Минуту-другую над столом стояло неловкое молчание. Потом – слово за слово – скованность ослабла. Перед Каем поставили глиняную миску, стали расспрашивать. Отвечал он односложно, стесняясь своей неправильной, как ему казалось, речи. В иных обстоятельствах и другой среде такую манеру даже одобрили бы, сочтя за взвешенность и основательность. Но только не здесь. Тут это воспринималось прежде всего как недоверие. Кай понял это, перехватив несколько взглядов и реплик. Но ещё раньше общее настроение уловила Тася. Она нашла под столом руку Кая и тихонько пожала её. Этот знак ободрил Кая. Он покосился на Тасю, благодарно прищурился. Стеснение как-то само собой рассеялось, он увлёкся, осмелел и честно и подробно рассказал всё, что знал.

Упоминание о русской бабушке, которую он, правда, никогда не видел, обрадовало хозяев. Тем более что вышла она из этих самых мест. Удовлетворило их и то, что мать учит его русскому языку. Моряк даже отметил, что она, должно быть, блестящий педагог, а он, Кай, – отличный ученик. Кай зарделся, смущенный похвалой, – он не ожидал такой оценки…

А вот упоминание об АЙКе слушателей насторожило.

– Ровно пёс цепной, – заключил старик.

– Хуже, – отозвалась дородная женщина.

Кай мысленно потирал руки – слышал бы это сам АЙК.

И ещё одно озадачило обитателей пинежских пещер – деятельность Альпийского центра. Они пришли к выводу, что центр не ищет контактов вне своей структуры и не пытается наладить связь с такими, как пинежане, отшельниками.

– Но почему? – пытался понять дотошный капитан. Тут же начинал строить версии, сбивался, задавал новые вопросы.

– Вера Мусаевна, – шепнула через стол Тася и показала глазами на чашку. Женщина поняла её.

– Дебальцев, – она подняла руку, – дай человеку поесть. Потом…

– И вады ему, Вэра. Вады, – добавил седобородый. – Понравилась, дарагой? Да?

Кай смущённо кивнул. Столько внимания к себе он никогда не испытывал, как не видал столько устремлённых на себя глаз.

– Эта карневая вада, – пояснил седобородый. – Винаград такую любыт. Вах!

– Наши поганки тоже… – встрял старик.

– Не поганки, Пахомыч, – поправила Тася, – шампиньоны.

– А хрен один, – отмахнулся Пахомыч. – Были бы скусны, – и к Каю: – Скусны?

Кай показал глазами в миску – эти?

– Оне, оне, – кивнул Пахомыч, его глаза, казалось, запрыгали, как на резиночках. Кай одобрительно кивнул.

– У нас целая гряда, – улыбнулась Тася. – Я покажу, – и тут же осеклась: – Можно?

Все закивали – чего там, конечно можно. Настороженность явно прошла. А Пахомыч снова повернул на своё:

– Маслица бы к ним, – мечтательно всхохотнул он. – Постного. Да лучку. А, Самвел?

– Нэ, – не спеша отозвался седобородый. – Смэтана и чут-чут кинза или риган.

– Ну, завели, – покачала головой Вера Мусаевна. – Чего вы?!

– А и то, – Пахомыч снял свой красный колпак и открыл обширную лысину. – Была у старика коровка, да остались от неё рожки да ножки. Му-у, Бурёнушка!

Это было забавно, что изобразил Пахомыч, но никто почему-то не улыбнулся. Наоборот. Потемнели и без того тёмные чуть раскосые глаза Веры Мусаевны. Прикрылся волосатой пятернёй Самвел. Насупился ещё минуту назад энергично потрясавший руками Дебальцев.

При виде этой унылой картины Кай с Тасей озадаченно переглянулись: с чего бы это? Они никак не могли взять в толк, отчего так разом пригасло застолье. Неужели из-за какой-то пусть даже не совсем удачной шутки. Они и представить себе не могли, эти два юных человека, какие мысли и чувства может всколыхнуть всего одно упоминание, всего одно слово. Память о детстве, о доме, о тишине деревенского утра, о духе парного молока. Вот что напомнило этим немолодым уже людям, которые жили ещё до катастрофы, одно только слово «корова». Вот что так внезапно вывело их из себя, словно они с маху ударились о глухую стену.

После этого