Шрифт:
Закладка:
Жилых каморок оказалось немного. В сухой – спальной – стояли топчаны, перегородки. Неподалеку, за переходом, располагался лазарет.
– Там двое, – объяснила Тася. – Мальчонка один, Лассе зовут, он саам. Прибился прошлой осенью. А ещё кореец. Пак. Он коммерсант. Приехал с образцами да так и застрял. Ухаживает за ними Вера Мусаевна. Она врач, родом из-под Казани. В наши места попала случайно. Ну, и застряла. Как и другие…
В хозяйственные камеры они не заходили.
– Там склад, там баня, Самвел зовёт термой – чудно! – там кладовка продуктовая, – поясняла Тася.
Камера, где выращивались шампиньоны, оказалась в конце пещерной цепи. Грибницы, белея шляпками, спускались каскадами, словно застывший водопад. Каю это напомнило икебану[11], которой мать занимается в зимнем садике. Мысль о матери слегка задела его, но тут же пропала, тем более что Тася потянула его дальше. Она что-то говорила о гидропонике, о каких-то дренажных системах. Каю было удивительно, сколь серьёзно и вдохновенно она об этом рассказывает. Слушал Кай в пол-уха, всё больше разглядывая её ясные глаза, завиток волос, выбивавшийся из-под синего беретика, её порхающие губы. То ли Тася заметила эту рассеянность, то ли иссякли её научные знания, но она повернула по-другому – принялась расхваливать мужчин, которые всё так толково устроили.
– А кто они? – уточнил Кай.
– Самвел был здесь в экспедиции. В этих пещерах. Спелеолог – так, кажется, называется. Из Армении он.
– А тот? – мотнул головой Кай. Тася поняла его.
– Шаркун-то? Шаркун такой, – она начала одно, но повернула по-другому. – У него все умерли – и мать, и жена, и дети. У него на руках. Все. Может, потому…
Тася насупилась. Кай не торопил, лишь кивнул.
– А мастер он – во! – Тася показала большой палец. Кай никогда не видал такого жеста. – Лампы, тепло – это всё он, Степан. Видел там, наверху, ветряк? Нет? Ещё увидишь. Это его работа, Степана. Хотели плотинку строить на реке… Он инженер, Степан, по электричеству. Да лёд ведь… Зимы-то стали – вон какие. Долгие, студёные. А ветров, говорит, на сто лет…
Тася снова умолкла и задумчиво прищурилась.
– А Дебальцев? – напомнил Кай.
– А с Дебальцевым они ладят. – Тася ответила чуть невпопад, но тут же поправилась. – Он военный, Дебальцев. Видно же… Офицер. – И снова отклонилась, видимо, вторя своим мыслям. – Когда работают – всё путем у них… Чего они сегодня? Никак не пойму.
– И давно он здесь?
– Дебальцев-то? С год уже. Он знаешь какой… Узнал о военном складе – тут километрах в сорока часть стояла. Так он оттуда чего только не перетаскал. Форму, бушлаты, сапоги. Вот этот комбинезон. Специально подбирал для меня. У него, говорит, даже ракета боевая есть. Я, говорит, ещё на боевом посту. Вот.
Тут Тася смешно всплеснула руками:
– Ой, и разболталась я. Сама удивляюсь. Честное слово.
Она потеребила воротник комбинезона, оправила беретик, потом ни с того ни с сего скинула. Волосы у неё были не очень густые, но светленькие и аккуратные. Кай пригладил свои – они были того же цвета, только гуще. Ладонь соскользнула на глаза. Один оказался закрыт, а другой смешно таращился меж растопыренных пальцев. Тася прыснула.
– А у меня и платье есть, – похвасталась она и совсем по-детски покачала головой. – Вера Мусаевна перекроила. Из своего.
Так, то останавливаясь, то снова шагая – где внаклонку, где в полный рост, – они обошли почти все закутки. И всё время при этом переговаривались, хотя больше говорила Тася.
– Раньше мы жили в старых пещерах, – рассказывала она. – Это километров десять отсюда. А потом эти обнаружили. Самвел с Шаркуном наткнулись. Давно уж… Лет семь, наверное. Здесь суше. Самвел говорит, здесь люди жили шесть тысяч лет назад. Представляешь!
В очередную камеру пришлось ползти на четвереньках. Зато там, по уверениям Таси, можно было встать в полный рост. Но Кай так и не сумел этого сделать, до того был поражён, когда поднял глаза. Фонарик высветил ледяные наросты. Сталагмиты и сталактиты, устремлённые друг на друга с пола и потолка, образовали причудливые скульптуры и сияли красным, жёлтым, зелёным, синим – всеми цветами радуги, которую эти двое юных людей никогда не видели. Так, стоя на коленях, Кай и любовался этой дивной картиной. Его поза была красноречивее всяких слов. Тася, довольная произведённым эффектом, широко улыбалась. А Каю неожиданно вспомнилась русская сказка. Сказку о хозяйке медной горы в их медных Уральских горах когда-то читала ему мать.
4
Мария сидела за пультом неподвижно, затаив дыхание. В ожидании она вся вытянулась и теперь звенела, как до предела натянутая струна, только никто этого звука не слышал. Уже миновали все оговорённые для возвращения сроки – Кая не было. Не менялось изображение камер наружного наблюдения. Молчали пеленгаторы дальнего действия. Безмолвствовал датчик неведомо где находившегося дельтаплана.
Утром, перед полётом, они, как всегда, договорились, что Кай не станет подавать никаких сигналов. Но если что-то случится, возникнет какая-то неожиданность, непременно даст о себе знать. С той минуты прошло больше полусуток. Сигналов не поступало. До поры до времени это поддерживало уверенность: значит, всё нормально. Но к вечеру молчание обернулось изнанкой: нет сигнала – значит, не успел подать…
Давно-давно в лаборатории Бальтасара Мария увидела обезьянку. Она была опутана по всем лапкам тугими ремнями, а в голову её, тоже плотно прихваченную, были вживлены электроды. Поначалу в глазах шимпанзюшки стояло недоумение – ей было неловко, неудобно, всё мешало, сдавливало её. Потом в какой-то миг глаза её остановились, словно она прислушивалась к тому, что происходит у неё внутри. Это когда рука в перчатке начала поворачивать рычажок реостата. А потом…
Мария зажмурилась. Всем своим существом, всей шкурой она почувствовала, как в мозгу, её воспаленном, казалось, пронизанном острыми спицами мозгу, растёт и растёт чудовищное напряжение, словно кто-то неведомый поворачивает колёсико реостата.
Ну зачем? Зачем она согласилась на эти тайные полёты? Почему не открылась Бальтасару? Отчего не посоветовалась? Она плохая мать! Слабовольная! Недалёкая! Неразумная! Непутёвая! Вот за то, верно, и наказана.
Часы показывали полночь. Наступил Час Мыши. Сидеть за пультом стало невыносимо. Мария тяжело поднялась и, покачиваясь и шаркая туфлями, поплелась к чёрному дивану.
Долго Мария сидела неподвижно, уставившись в стену. Мыслей не было. Просто взгляд зацепился за какую-то щербину на светло-серой панели и не в силах был
