Шрифт:
Закладка:
Возможно, в предыдущей цитате процесс фильтрации не так очевиден, как в других фрагментах второй части «Всеобщей истории», где историки демонстрируют свое нежелание включать рассказы классических авторов, потому что находят в них «превращения и… странные рассказы»[1091]. Так происходит в случае с «Метаморфозами» Овидия, неправдоподобная сверхъестественность которых в некоторых случаях слишком противоречит христианским нормам, чтобы допустить эвгемеристическую интерпретацию. И в этом месте Овидий рассказывает о странном превращении, одном из тех, о которых он обычно рассказывал в историях, предшествующих этой, и в последующих историях своей главной книги. И поскольку это небылица, мы не хотим здесь рассказывать все так, как это делает он, но лишь столько, чтобы не терять полностью нить повествования, и те истории, которые рассказывает он, мы передадим как можно более кратко[1092].
Подобный способ используется для того, чтобы обозначить присутствие во «Всеобщей истории» голосов менее заметных (или, по крайней мере, не столь изученных) – ее еврейских источников. Они вводятся сгруппировано и сопровождаются репортативными формулами «разъясняют евреи» (departen los judíos), «у евреев считается» (tienen los judíos), «говорят евреи» (dizen los judíos) или «по суждению евреев» (razonan los judíos)[1093].
Как отмечают многие исследователи, включение этих противоречащих друг другу материалов свидетельствует о том, что настоящая цель историй – не единый универсальный рассказ, будь то события в мире или на полуострове, о создание такой истории, в которой будут взаимодействовать как можно больше исторических дискурсов. Некоторые из них повествователи признают достоверными и надежными, в то время как другие могут считаться сомнительными и даже обозначаться как ложные[1094]. Таким образом, для сотрудников Альфонсо Х историческая правда – это полифония, которую стараются не скрыть, а верно представить[1095].
Перевод – это главный из находящихся в их распоряжении инструментов для реапроприации чужих слов, служащий для достижения цели, стоящей перед новым сочинением. Но этот процесс имеет также и другой результат, противоположный описанному выше. Коупленд пишет о том, что в то время как «переводчик стремится ввести язык оригинала с помощью глубокого его понимания… когда он открывается через это активное понимание, от языка оригинала ждут, что он будет наполнять, формировать целевой язык»[1096]. Такая двунаправленность, когда язык оригинала представляется наиболее подходящим для передачи содержания на другом языке, проявляется в некоторых пассажах, где историки объясняют, что предпочитают иностранные термины их эквивалентам в своем родном языке, поскольку они больше подходят к описываемому предмету, давая возможность использовать слово «более легкое для произношения … и более уместное»[1097]. Это происходит также потому что, как отмечает Сальво Гарсиа, историки вынуждены принимать лексические заимствования из-за «того, что в кастильском (или романсе) зачастую отсутствовали соответствующие референты, которые могли бы выразить содержание компилируемых текстов»[1098].
Вместо того чтобы закончить подведением итогов сказанного в этой статье или выстроить образцовое заключение, собирающее воедино все намеченные линии и, в то же время, не оставляющее возможности для последующих дискуссий, я хочу предложить два несвязанных друг с другом вопроса, касающихся историографии Альфонсо Х и последующей эпохи. Исходя из ранее сказанного, я полагаю, что при ответе на них идеи Бахтина также могут быть небесполезны. Первый из них: как следует понимать роль и воздействие нарративного голоса (nós) историй? В известнейшем пассаже «Всеобщей истории» утверждается, что этот голос принадлежит не историкам, а Мудрому королю, ее истинному автору, поскольку именно он организует, корректирует и направляет процесс составления[1099]. Эта тяга к сочинительству и участие в редактировании той же природы, что и в других произведениях Альфонсо Х, например, в прологе к «Книге восьмой сферы», где король заявляет о своем всестороннем участии в проверке текста, что является своего рода микроуправлением, граничащим с компульсивным перфекционизмом: «И затем этот вышеназванный король исправил и приказал записать и убрал рассуждения, которые показались ему лишними и повторяющимися и неправильно изложенными по-кастильски, и добавил другие, которые счел важными, и что касается языка, его он выправил по своему разумению»[1100]. Об этих же качествах сообщает Хуан Мануэль, когда говорит в «Сокращенной хронике» о контроле короля над работой его мастерских:
При дворе благородного короля дона Альфонсо … было множество учителей наук и премудростей, которым он очень благоволил, и … было большое помещение для изучения предметов, о которых он хотел составить книги. Он проживал в разных местах год, два или более, однако, как говорят те, кто жил его милостью, [там] с ним могли поговорить те, кто этого хотел, или когда он хотел поговорить, и также было пространство для его собственных занятий и для того, чтобы рассматривать и изучать ученые предметы, которые он приказывал приводить в порядок учителям и мудрецам, которых держал для этого при своем дворе[1101].
Несмотря на эти сообщения, невозможно отрицать, что в историях nós включает в себя и других участников процесса сочинения, тех, кого Терес Мартин называет makers, но кого правильнее было бы назвать fazedores (создатели) книг. Похоже, речь идет о голосе, в котором сливаются многие другие голоса-участники этой идеальной литературной мастерской, которую представлял себе Бонавентура, где вместе с голосом автора звучат голоса скрипторов, компиляторов и комментаторов.
Второй вопрос: каким образом установка на полифонию и гетероглоссию, которой Альфонсо наделил свои истории, воплощается в порожденном ими беспорядочном множестве текстов? Как и в случае с источниками «Истории Испании» и «Всеобщей истории», быстрая канонизация историй в ученых кругах полуострова приводит к семиотическому взрыву, в результате которого они становятся наилучшим материалом для создания новых историографических сочинений, служа принципиально иным целям, нежели те, что у них были в эпоху Альфонсо Х. Среди наиболее очевидных случаев подобного рода – «Сокращенная хроника» и «Завершенная хроника» Хуана Мануэля, «Хроника 1344 г.» графа де Барселуш и хроники Санчеса де Вальядолида. Исследования последних десятилетий, посвященные историографии после Альфонсо X, с очевидностью указывают на то, что было бы наивным считать эти переработки всего лишь подражанием, цель которого – расширить и актуализировать проекты, начатые Мудрым королем. Помня предупреждение Сьюзен Зонтаг относительно интерпретации («радикальная стратегия сохранения старого текста … [путем] его переделки … Как бы сильно интерпретаторы ни меняли текст <…> они должны утверждать, что вычитывают смысл – его содержимое»[1102]), можно сказать, что до сих пор сохраняется необходимость тщательно изучить, каким
