Бодю сразу опомнился и умолк. Наступила тягостная тишина. Потом он ворчливо сказал:

– Я же не собираюсь выставлять вас за дверь… Раз уж вы здесь, то переночуете сегодня у меня – там, наверху. А завтра решим, что делать.

Тут-то мадам Бодю и Женевьева переглянулись, поняв, что все еще можно уладить. И действительно, все вопросы мигом были решены. О Жане беспокоиться не приходилось. Что же касается Пепе, то ему будет очень хорошо у мадам Гра, пожилой дамы, занимавшей просторную квартиру на первом этаже дома по улице Орти, где она содержала маленьких детей на полном пансионе за сорок франков в месяц. Дениза объявила, что уже сейчас может оплатить первый месяц. Оставалось только пристроить ее самое. Но ей-то, уж конечно, приищут какую-нибудь работу в этом квартале.

– По-моему, Венсар искал продавщицу, – подсказала Женевьева.

– Верно! – воскликнул Бодю. – Мы наведаемся к нему сразу после обеда. Куй железо, пока горячо!

За все это время ни один покупатель не потревожил семейный совет; темная лавка по-прежнему пустовала. Лишь пара приказчиков да продавщица продолжали работать, тихонько перешептываясь. Потом явились три дамы, и Дениза ненадолго осталась одна. С тяжелым сердцем поцеловала она Пепе, грустно думая о предстоящей разлуке. Мальчик ластился к сестре, как котенок, молча уткнувшись головенкой ей в колени. Вернувшиеся мадам Бодю и Женевьева похвалили его за примерное поведение, и Дениза заверила их, что мальчик никогда не шумит и может целыми днями молчать, ему нужна только ласка. До самого обеда три женщины говорили о детях, о хозяйстве, о жизни в Париже и в провинции, обмениваясь короткими, осторожными фразами, как дальние, малознакомые родственники. А Жан стоял в дверях лавки, наблюдая за уличной суетой и улыбаясь проходившим хорошеньким девушкам.

В десять часов пришла служанка. Обычно в первую очередь стол накрывали для самого Бодю, Женевьевы и первого приказчика. Во вторую очередь ели мадам Бодю, второй приказчик и продавщица.

– К столу! – воскликнул суконщик, обернувшись к племяннице. Когда все уселись за узкий обеденный стол в комнате за лавкой, он позвал запоздавшего первого приказчика: – Коломбан!

Молодой человек извинился за промедление: он хотел закончить укладку фланели. Это был грузный малый лет двадцати пяти на вид, похоже, очень себе на уме. Глаза на его простоватом лице с вялым ртом хитро поблескивали.

– Какого черта, на все свое время! – ответил Бодю, который, сидя на хозяйском месте, самолично разрезал кусок холодной телятины, отмеряя на глаз каждый ломтик, как истинный скопидом, с точностью до грамма.

Оделив мясом всех сидящих за столом, он сам же нарезал и хлеб. Дениза посадила Пепе рядом с собой, желая проследить, чтобы он ел аккуратно. Полутемная столовая подавляла девушку; та оглядывала ее со стесненным сердцем, привыкнув у себя в провинции к просторным, светлым комнатам. Единственное окно выходило на тесный задний дворик, сообщавшийся с улицей через узкий, темный проход; этот закуток, сырой и грязный, походил на дно колодца, куда едва проникал дневной свет. В зимнее время здесь, вероятно, с утра до вечера горел газовый рожок. А когда погода не позволяла его зажигать, зрелище, видимо, было совсем безрадостное. Дениза даже не сразу ясно разглядела ломтики мяса на своей тарелке.

– Вот уж этот молодец не жалуется на плохой аппетит! – возгласил Бодю, увидев, как быстро Жан покончил со своей телятиной. – Если он работает так же споро, как ест, из него выйдет настоящий мужчина… А ты-то почему не ешь, девочка моя?.. Ну-с, теперь мы можем спокойно поболтать, – скажи-ка мне, почему ты не вышла замуж там, в своей Валони?

Дениза отставила стакан, только-только поднесенный к губам:

– О, дядя, что вы такое говорите, как же я могла выйти замуж?! А мальчики?

Она даже рассмеялась, настолько нелепой показалась ей эта мысль. Да и кто захотел бы жениться на ней, девушке без гроша в кармане, тощей как спичка и невзрачной?! Нет, нет, никогда она не выйдет замуж, хватит и того, что ей нужно заботиться о двух братьях.

– Ну и напрасно! – упрямо возразил дядя. – Женщине без мужа не обойтись. Вот нашла бы себе какого-нибудь бравого молодца, тогда вы не очутились бы, все втроем, здесь, в Париже, и не бродили бы по улицам, как цыгане.

Тут он прервался, чтобы приступить к дележу следующего блюда – картошки с салом, которую подала служанка; он раздал ее все так же скуповато, но справедливо. Затем, указав ложкой на Женевьеву и Коломбана, объявил:

– Вот гляди: эти двое поженятся весной, коли зимний сезон пройдет благополучно.

Таков был патриархальный обычай фирмы. Ее основатель Аристид Фине отдал свою дочь Дезире за старшего приказчика Ошкорна; сам Бодю, прибывший на улицу Мишодьер с семью франками в кармане, женился на Элизабет, дочери Ошкорна, и, в свой черед, собирался отдать свою дочь Женевьеву, вместе с магазином, Коломбану, как только дела пойдут в гору. Бодю откладывал эту свадьбу уже три года, из соображений честности и чистого упрямства: поскольку ему в свое время досталась процветающая фирма, он не желал передавать ее зятю в нынешнем упадке – с поредевшей клиентурой и таявшими доходами.

А Бодю продолжал говорить, он рассказал, что Коломбан родился в Рамбуйе, как и отец мадам Бодю; более того, они состояли в каком-то дальнем родстве. Этот малый – усердный работник, уже десять лет трудится в лавке и вполне заслужил звание старшего приказчика! К тому же он не кто-нибудь, а сын ветеринара Коломбана, известного во всем департаменте Сена-и-Уаза, подлинного мастера своего дела; правда, старик такой гуляка, что ухитряется спускать все, что зарабатывает.

– Если папаша пьет и бегает за юбками, то сынок, слава богу, научился здесь, у нас, знать цену деньгам, – заключил он.

Пока Бодю разглагольствовал, Дениза внимательно смотрела на Коломбана и Женевьеву. За столом они сидели рядом, но держались спокойно, не переглядывались, не краснели, не улыбались друг другу. Молодой человек с первого дня работы знал, что может рассчитывать на этот брак. Он прошел все ступени своей службы – от скромного рассыльного до старшего продавца на жалованье, стал доверенным лицом и участником всех событий в семье и терпеливо вел размеренный образ жизни, считая брак с Женевьевой честно заслуженной и желанной наградой за свои труды. Уверенность в том, что девушка предназначена ему, мешала Коломбану ее желать. Да и сама Женевьева также привыкла его любить со всей серьезностью ее сдержанной натуры и глубокой страстью, которую она даже не осознавала в своем сереньком, размеренном повседневном существовании.

– О, когда люди нравятся друг другу и это дозволено… – с улыбкой сказала Дениза, желая проявить любезность.

– Верно, этим всегда и кончается, – объявил Коломбан, который до сих пор не сказал ни слова и только усердно жевал.

А Женевьева, бросив на него глубокий, пристальный взгляд, промолвила в свою очередь:

– Нужно только поладить, и тогда все идет как надо.

Их взаимная привязанность родилась в этой старой парижской лавке – чахлая, как цветочек, распустившийся в погребе. Вот уже десять лет, как Женевьева знала только Коломбана, проводила целые дни рядом с ним, среди одних и тех же рулонов сукна, в темных недрах отцовской лавки; с утра до вечера они жили здесь бок о бок, вместе ели в тесной столовой, холодной, как погреб. Даже на природе, в полях, под сенью леса, им не удалось бы скрываться надежнее, чем здесь. И лишь сомнение или ревнивый страх могли бы подсказать девушке, что она навеки отдала себя Коломбану в этом полумраке-пособнике, усыпляющем сердце и ум.

Однако Дениза приметила во взгляде Женевьевы, устремленном на Коломбана, тень тревоги. И сказала, желая сделать приятное кузине:

– О, когда люди любят друг друга, они всегда ладят.

А Бодю между тем хозяйским взглядом окидывал стол. Он уже раздал всем ломтики сыра бри, потом в честь новоприбывших родственников приказал служанке подать еще один десерт – смородиновое варенье; Коломбана явно поразила щедрость хозяина. Пепе, который до сих пор примерно вел себя за столом, увидев варенье, оживился и забыл о приличиях. Жан, с интересом слушавший разговор о браке, пристально разглядывал кузину Женевьеву, находя ее слишком вялой, слишком бледной,