Шрифт:
Закладка:
– Это здесь, – повторил Жан.
– Ну что ж, пошли, – храбро сказала Дениза. – Идем, Пепе.
Однако все трое медлили, охваченные робостью. Когда умер их отец, унесенный той же зловредной лихорадкой, которая месяцем раньше сгубила мать, дядюшка Бодю, потрясенный этим двойным несчастьем, написал племяннице, что у него всегда найдется для нее местечко, ежели она решит попытать удачи в Париже; однако это письмо было написано почти год назад, и теперь девушка горько раскаивалась в том, что так опрометчиво покинула Валонь, даже не предуведомив дядю. Он никогда не видел своих племянников, поскольку не бывал в родных краях с тех пор, как уехал, совсем молодым, в Париж и поступил там младшим приказчиком к суконщику Ошкорну, на чьей дочери спустя какое-то время женился.
– Господин Бодю? – спросила Дениза, решившись наконец обратиться к грузному старику, который все еще пристально разглядывал эту троицу, дивясь их странному поведению.
– Он самый, – ответил старик.
И тогда девушка, покраснев до ушей, пролепетала:
– Ну слава богу!.. Я Дениза, а это Жан и Пепе… Вот мы и приехали, дядя.
Бодю был потрясен. Его заплывшие, налитые кровью глаза растерянно заморгали, он что-то несвязно забормотал. Видно было, что он никак не ожидал появления этой родни, свалившейся ему на голову.
– Как… каким образом… почему вы здесь? – растерянно повторял он. – Вы же были в Валони!.. Отчего вы не в Валони?
Девушке пришлось давать ему объяснения. Слабым, дрожащим голоском она рассказала, что после кончины отца, растратившего на свою красильню все их сбережения до последнего су, ей пришлось заменить мать этим двум мальчикам. Но того, что она зарабатывала у Корная, им не хватало даже на пропитание. Жан, конечно, работал подмастерьем у краснодеревщика, но платы не получал. Однако ему пришлись по вкусу старинные вещи, он и сам вырезал фигурки из дерева, а однажды, когда ему попался кусочек слоновой кости, выточил из нее, забавы ради, головку, которую увидел один проезжий господин, – он-то и посоветовал им покинуть Валонь и даже приискал для Жана место в Париже у одного резчика.
– Понимаете, дядя, Жан завтра же поступит в обучение к своему новому хозяину. Тот не возьмет с него плату да еще предоставит ему жилье и стол… Вот я и подумала, что мы с Пепе уж как-нибудь выйдем из положения. В любом случае мы здесь будем не более несчастны, чем в Валони.
Дениза умолчала только об одном – о любовном приключении Жана: письма, написанные им девушке из знатной валонской семьи, поцелуи, которыми они обменивались через садовую ограду, вызвали громкий скандал, побудивший Денизу покинуть город и увезти брата в Париж, чтобы вернее приглядывать за ним. Этому веселому, красивому юнцу, которого обожали женщины, требовался неустанный материнский надзор.
Дядюшка Бодю не мог опомниться от изумления. Он снова и снова расспрашивал Денизу. И, услышав, с какой любовью она говорит о братьях, начал обращаться к ней на «ты»:
– Значит, твой отец ни гроша вам не оставил? А я-то думал, он кое-что приберег на черный день. Эх, сколько раз я ему писал и советовал не связываться с этой красильней! У него было доброе сердце, но ума ни на грош!.. Значит, ты осталась совсем одна, с этими двумя молодцами на руках, и тебе пришлось их содержать?
Его бледное лицо оживилось, он уже не смотрел налитыми кровью глазами на фасад «Дамского Счастья». И внезапно заметил, что загораживает дверь лавки.
– Ладно, входите, раз уж приехали, – сказал он. – Все лучше, чем торчать на улице без дела да пялиться на эту мишуру.
Он еще раз окинул ненавидящим взглядом витрины магазина напротив и первым прошел в лавку, поманив за собой племянников. Затем окликнул жену и дочь:
– Элизабет, Женевьева, ну-ка, спускайтесь, у нас гости!
Дениза и ее братья с минуту поколебались, перед тем как войти в мрачную лавку. Ослепленные ярким дневным светом улицы, они теперь растерянно моргали – так человек, стоящий на краю провала, шарит ногой по полу, инстинктивно опасаясь какой-нибудь предательской ступеньки. Эта смутная боязнь сблизила их еще больше, и они теснее прижались друг к другу: ребенок уткнулся в юбку сестры, старший брат, шедший сзади, подошел к ней вплотную, и все трое продвигались вперед с тревожной улыбкой. Наружный утренний свет резко выделял их силуэты в черной траурной одежде и золотил белокурые волосы.
– Входите, входите, – приговаривал Бодю.
В нескольких словах он объяснил ситуацию госпоже Бодю и дочери. Первая, невысокая женщина, видимо, страдала малокровием: всё у нее было бесцветным – и волосы, и глаза, и губы. Женевьева, которая унаследовала от матери эту болезнь, но в еще более тяжелой форме, походила на чахлое, родившееся в полумраке растение. Однако великолепные черные волосы, густые и пышные, словно буйный лес, непонятно как выросший на бесплодной почве, придавали девушке какое-то скорбное очарование.
Денизу усадили на стул за прилавком. Пепе забрался к сестре на колени, а Жан встал рядом, прислонившись к стене. Теперь, когда их глаза постепенно привыкали к полумраку, они слегка успокоились и начали оглядывать лавку с ее низким закопченным потолком, дубовым прилавком, вытертым до блеска, и древними шкафчиками с крепкими запорами. Стопки товаров поднимались до потолочных балок. Запах сукна и краски – удушливый, химический – усугубляла сырость, разъедавшая пол. В глубине помещения двое приказчиков и продавщица скатывали в рулоны белую фланель.
– Я думаю, этот малыш не отказался бы от угощения? – сказала мадам Бодю, с улыбкой глядя на Пепе.
– Нет, спасибо, – поспешно сказала Дениза. – Мы выпили по чашке молока в кафе перед вокзалом. – И добавила, заметив, что Женевьева поглядывает на ее жалкий узелок, лежавший на полу: – Я оставила там наш сундучок.
Девушка покраснела: она понимала, что так приезжать не полагается. Еще в вагоне, едва их поезд покинул Валонь, она начала раскаиваться в своем решении и именно поэтому оставила багаж на вокзале и накормила обоих братьев.
– Послушай, – внезапно сказал Бодю, – давай-ка поговорим коротко и откровенно… Я тебе писал – что правда, то правда, но это было год назад, а с тех пор, видишь ли, дела наши пошли совсем скверно… О, это, конечно, временно, – продолжал он, – я уверен, что все обойдется… Но мне пришлось сократить персонал, оставив всего троих служащих, и нанять сейчас кого-то четвертого мне не по карману. Словом, я не могу взять тебя на работу, как обещал, бедная моя девочка.
Дениза слушала его, смертельно побледнев. Но дядя настойчиво повторил:
– Ни тебе, ни нам от этого не будет никакого толку.
– Да, конечно, дядя, – с трудом выговорила девушка. – Не волнуйтесь, я постараюсь как-нибудь устроиться сама.
Бодю не были жестокими людьми. Просто им всегда фатально не везло. В те времена, когда их торговля процветала, они вырастили пятерых сыновей, но трое умерли, не дожив до двадцати, четвертый плохо кончил, пошел по дурной дорожке, а пятый нанялся капитаном на какое-то судно и уплыл в Мексику. Из детей при них осталась одна Женевьева. Все это семейство требовало огромных расходов; между тем Бодю окончательно разорился, купив в Рамбуйе, где родился его тесть, огромный дом, больше похожий на сарай. Таким образом, в душе этого маниакально честного старого торговца постепенно накапливалась едкая горечь.
– Так не годится, нужно предупреждать! – продолжал он, распаляясь от собственной жестокости. – Если бы ты мне написала, я бы сразу ответил: оставайтесь, мол, там… Ведь когда я узнал о смерти твоего отца, я, черт возьми, написал вам то, что обычно пишут в таких случаях! А ты взяла и свалилась мне на голову, не предупредив… Это крайне затруднительно!
Бодю постепенно повышал голос, изливая свое раздражение. Его жена и дочь упорно смотрели в пол, как покорные рабыни, никогда не позволяющие себе перечить хозяину. Жан побледнел, а Дениза крепко прижала к груди малыша Пепе. Из ее глаз скатились две крупных слезы.
– Не волнуйтесь, дядя, – повторила девушка. – Мы
