– Ты знаешь, что я этого не потерплю.

– Чего? – удивилась она.

– Жена еще ладно! Она мне ничего не сделала… Но если придет муж, я схвачу Берту за руку и мы при всех уйдем отсюда.

Она посмотрела на него и пожала плечами. Каролина – ее давнишняя подруга, разумеется, она не станет отказываться от встреч с ней и потакать капризам брата. Да и помнит ли хоть кто-то о той истории? Лучше не ворошить прошлого, о котором все, кроме него, давно забыли. Взвинченный, Вабр взглянул на Берту, ища у нее поддержки и рассчитывая, что она тотчас встанет и последует за ним. Однако та нахмурилась и призвала его к спокойствию: он что, спятил? Или он хочет сделаться еще большим посмешищем, чем прежде?

– Но я для того и хочу уйти, чтобы не быть посмешищем! – в отчаянии пробормотал он.

Госпожа Жоссеран склонилась к его уху и строго сказала:

– Это становится неприличным, на вас смотрят. Хоть раз ведите себя достойно.

Вабр умолк, но не смирился. Дамы испытывали неловкость. Одна только госпожа Муре, усевшись наконец перед Бертой рядом с Клотильдой, улыбалась и сохраняла спокойствие. Все исподтишка наблюдали за Огюстом, который укрылся в нише окна, где некогда решился его брак. От злобы у него начиналась мигрень, и время от времени он прислонялся лбом к ледяным стеклам.

Кстати, Октав сильно припозднился. На лестничной площадке он столкнулся с закутавшейся в шаль госпожой Жюзер. Та жаловалась на боль в груди: она поднялась с постели, только чтобы не нарушить данного обещания. Однако болезненное состояние не помешало ей обнять молодого человека и поздравить его с женитьбой.

– Как я рада, что все так удачно сложилось, друг мой! Право, я была в отчаянии и даже не надеялась, что вы так преуспеете… Признайтесь, негодник, чем же вы пленили ее?

Октав только улыбался и целовал ее пальцы. Но кто-то, легко, как козочка, взбегавший по лестнице, потревожил их. Октав удивился: ему показалось, что это Сатюрнен. Это и правда был Сатюрнен, который неделю назад вернулся из Мулино, потому что доктор Шассань снова отказался держать его у себя, по-прежнему не видя у него характерных признаков сумасшествия. Безумец несомненно собирается провести вечер у Мари Пишон, как это бывало прежде, когда его родители принимали гостей. И на Октава внезапно нахлынули воспоминания. Ему послышался сверху слабенький голосок: заполняя пустоту своего одиночества, Мари напевала романс; он как будто снова увидел ее, всегда одну, у колыбели спящей Лилит, с покорностью кроткой бестолковой жены ожидающей возвращения Жюля.

– Желаю вам всех благ семейной жизни, – повторяла госпожа Жюзер, нежно пожимая Октаву руки.

Чтобы не входить вместе с ней в гостиную, он задержался в прихожей; когда он снимал пальто, из ведущего в кухню коридора неожиданно появился взволнованный Трюбло во фраке и с непокрытой головой.

– Вы знаете, что ей очень нехорошо? – шепнул он Октаву, пока Ипполит провожал в гостиную госпожу Жюзер.

– Вы о ком?

– Да об Адель, служанке сверху.

Узнав о недомогании девушки, Трюбло, когда все вышли из-за стола, из дружеского участия поднялся к ней. Должно быть, у нее сильное желудочное расстройство; ей бы выпить добрый стакан подогретого вина, а у нее даже сахару нет. Но, заметив, что приятель равнодушно улыбается, произнес:

– Ну да, точно! Вы ведь теперь женаты, шалун вы этакий! Это вас больше не интересует… А я-то и забыл, видя, как вы по углам любезничаете с госпожой Все, что угодно, только не это!

Молодые люди вошли вместе. Дамы как раз беседовали о прислуге и так увлеклись, что поначалу даже не увидели их. Все с сочувствием кивали госпоже Дюверье, которая смущенно оправдывалась, почему оставила при себе Клеманс и Ипполита: он очень груб, но она так ловко помогает одеваться, что приходится закрывать глаза на все остальное. Вот ведь Валери и Берте никак не удается найти подходящих девушек; они уже отчаялись, надоели во всех бюро по найму; на кухне у них присланные служанки постоянно меняются. Госпожа Жоссеран яростно поносила Адель, рассказывая о ее крайней глупости и неряшливости, однако не выгоняла ее. Зато вторая госпожа Кампардон изо всех сил расхваливала Лизу: мол, настоящее сокровище, ее не в чем упрекнуть, иными словами, из тех служанок, кто достоин хороших денег.

– Теперь она нам как родная, – говорила вторая госпожа Кампардон. – Наша малышка Анжель посещает занятия в ратуше, и Лиза ее сопровождает… О, они дни напролет могли бы гулять вдвоем, мы совсем не тревожимся.

Именно в этот момент дамы заметили присутствие Октава. Он шел поздороваться с Клотильдой. Берта посмотрела на него и без всякого волнения, спокойно вернулась к разговору с Валери, которая обменялась с молодым человеком дружеским взглядом незаинтересованной приятельницы. Другие дамы, госпожа Жоссеран и мадам Дамбревиль, хоть и не кинулись с ним обниматься, с приязнью посмотрели на него.

– Наконец-то! – очень любезно сказала Клотильда. – Я уже начинала беспокоиться за наш концерт.

Госпожа Муре тихонько пожурила мужа за то, что он заставил себя ждать, и он принес свои извинения:

– Но, милый друг, я не мог… Я в отчаянии, сударыня. Но теперь я в вашем распоряжении.

Между тем дамы с тревогой поглядывали в сторону оконной ниши, где укрылся Огюст. В какой-то момент, когда, услыхав голос Октава, он обернулся, они испугались. Несомненно, его головная боль усиливалась, взгляд сделался тусклым, в нем ничего не отражалось, кроме уличных сумерек. Однако он решился, подошел сзади к сестре и сказал:

– Выпроводи их, иначе уйдем мы.

Клотильда снова пожала плечами. Тут Огюст, казалось, решил дать ей время подумать: он подождет еще несколько минут, тем более что Трюбло увлек Октава в малую гостиную. Дамам по-прежнему было не по себе, потому что они слышали, как муж шепнул на ухо своей жене:

– Если он вернется, ты встанешь и выйдешь вслед за мной… Иначе я снова водворю тебя к твоей матери.

Мужчины в малой гостиной оказали Октаву не менее теплый прием. Хотя Леон старался держаться с прохладцей, дядюшка Башляр и даже Теофиль, казалось, всем своим видом говорили, что родня обо всем забыла, и пожимали Октаву руку. Молодой человек поздравил Кампардона, который накануне был награжден орденом и теперь носил на груди широкую красную ленту. А сияющий архитектор пожурил Октава, что тот больше не поднимается к ним, чтобы провести пару часов с Розой: хоть вы теперь и женатый человек, все же не следует пренебрегать теми, с кем дружен уже пятнадцать лет. Но молодого человека не покидало беспокойство и удивление при виде Дюверье. Он не встречался с ним после выздоровления и с чувством неловкости смотрел на его свернутую влево челюсть, отчего лицо кривилось на сторону. Затем, когда советник заговорил, Октав удивился еще больше: его голос стал на два тона ниже и звучал теперь совсем глухо.

– Вы не находите, что ему гораздо лучше? – спросил Трюбло, отводя Октава к дверям в большую гостиную. – Это положительно придает ему определенную величавость. Позавчера я видел его в суде, он председательствовал… Да вот они как раз это обсуждают.

Мужчины действительно перешли от политики к нравственности. Они слушали Дюверье, который делился с ними подробностями одного дела, участие в котором советника привлекло особое внимание. Его даже собрались назначить председателем судебной палаты и представить к ордену Почетного легиона. Речь шла о детоубийстве, совершенном уже больше года назад. Бессердечная мать, настоящее животное, как он выразился, оказалась той самой башмачницей, что прежде жила в их доме, той самой высокой бледной девицей, чей непомерный живот приводил в такое негодование Гура. И ведь до чего глупа! Задумала разрезать младенца надвое и спрятала его в картонке для шляп; не сообразила даже, что этот живот ее выдаст! Разумеется, она рассказала присяжным нелепую жалостную историю, мол, соблазнитель ее бросил, она жила в нищете и голоде, а тут еще ребенок, которого ей нечем кормить, – вот и обезумела… Короче, все они