Шрифт:
Закладка:
– «Дамское Счастье»! – прочел Жан, со своим нежным смешком юного красавчика, который уже мог похвастаться любовными похождениями в Валони. – Ничего не скажешь, звучит заманчиво; небось дамы сюда слетаются как мухи на мед!
Дениза не ответила: она зачарованно смотрела на прилавки у входной двери магазина. Там, прямо на улице, на тротуаре, раскинулась целая выставка дешевых вещей, соблазнительных своей доступностью, – женщины могли покупать их прямо на ходу. Сверху свисали ткани – шерсть, сукно и меринос, шевиот и мольтон; они ниспадали пышными складками, развевались на ветру, как знамена; на неярких полотнищах – темно-серых, зеленовато-синих, оливково-зеленых – были явственно видны белые этикетки. Рядом, обрамляя двери, висели также узкие полосы меха и прочих материалов, предназначенных для отделки платьев и манто, – пепельно-серые беличьи спинки, белоснежный лебяжий пух, кроличий мех – имитация куницы и горностая. Еще ниже, в ящиках или прямо на прилавках, были свалены грудами совсем дешевые изделия: вязаные перчатки и косынки, жилеты и капоры – словом, самые разнообразные зимние аксессуары кричащих расцветок, пестрые, полосатые, пятнистые, в ярко-красную крапинку. Здесь же Дениза приметила клетчатую материю по сорок пять сантимов за метр, шкурки американской норки всего по одному франку за штуку и митенки по пять су за пару. Все это напоминало гигантскую ярмарку – как будто магазин, переполненный женскими нарядами, лопнул, выбросив излишек на улицу.
Они забыли и думать о дяде Бодю. Даже малыш Пепе, не отпускавший руку сестры, изумленно таращился на огромный магазин. Проезжавший экипаж заставил всех троих сойти с мостовой; они машинально свернули на улицу Нёв-Сент-Огюстен и пошли вдоль здания, то и дело застывая перед каждой витриной. Особенно их поразила одна сложная композиция из наклонных зонтиков, которые образовывали нечто вроде крыши сельской хижины; в нижней части витрины, на металлических рейках, были развешаны шелковые чулки, повторяющие своей округлой формой женские икры; одни были усеяны крошечными розовыми букетиками, другие переливались всеми цветами радуги; были здесь и черные ажурные, и красные с вышивкой, и гладкие, одноцветные, чей блестящий шелк напоминал атласную кожу блондинки; а рядом, на полках, обитых сукном, красовались, разложенные в строгой симметрии, перчатки с длинными пальцами и узкими ладонями, как у девственниц на византийских фресках; от них веяло скромным девичьим изяществом, отличающим новые женские наряды.
Но окончательно их покорила последняя витрина. Это была роскошная выставка шелковых, атласных и бархатных тканей во всем переливчатом многообразии цветов и оттенков: наверху – бархат, от насыщенного черного до молочно-белого, чуть ниже – атлас, уложенный причудливыми складками, – розовый, голубой, постепенно переходящий в самые бледные, самые нежные тона; еще ниже – шелка всех цветов радуги, искусно свернутые в причудливые розетки или задрапированные так, словно они обвивают изящную женскую талию; казалось, все эти материи, эти краски оживали под искусными пальцами продавцов, и все они, точно сдержанным аккомпанементом, дополнялись воздушными, полупрозрачными кремовыми шарфами. А по обеим сторонам витрины высились рулоны двух шелков высшего качества, под названием «Парижское счастье» и «Золотистая кожа» – на их продажу магазин приобрел монопольное право, с тем чтобы произвести революцию в мире моды.
– О, такой фай[18] – и всего по пять шестьдесят за метр! – изумленно прошептала Дениза, любуясь «Парижским счастьем».
Но Жану все это уже надоело. Он обратился к прохожему:
– Скажите, как пройти на улицу Мишодьер?
Тот указал улицу, первую направо, и им пришлось вернуться назад, обогнув магазин. Однако едва Дениза повернула за угол, как ее привлекла витрина, где была выставлена готовая дамская одежда. В Валони, у Корная, она работала как раз в отделе готового платья. И теперь буквально приросла к тротуару от восхищения: такой роскоши ей никогда еще не приходилось видеть. В глубине витрины длинное, широкое полотнище из брабантского, очень дорогого кружева простирало свои концы в обе стороны, словно белые с подпалиной крылья; сверху гирляндами свисали воланы алансонского кружева, а дальше снежно-белым водопадом низвергались все остальные – малинские, валансьенские, брюссельские аппликации, венецианские кружева. Рулоны сукна, словно темные колонны, обрамляли справа и слева это кружевное святилище. Но главное место в этом храме, созданном во славу женской красоты, занимали готовые женские наряды: в самом центре витрины красовалось бархатное манто, отделанное серебристой лисой; справа от него висела шелковая ротонда, подбитая беличьим мехом; слева – драповое пальто с оторочкой из петушиных перьев; и наконец, пелерины из белого кашемира, подбитые такой же белой материей и украшенные одни – лебединым пухом, другие – синелью. Здесь можно было выбрать одежду на любой вкус: от бальных накидок по двадцать девять франков за штуку до бархатного манто ценой в тысячу восемьсот франков. Выпуклые бюсты манекенов туго натягивали ткань, широкие бедра подчеркивали тонкую талию, на месте отсутствующей головы красовался большой ценник, приколотый булавкой к розовой шее; зеркала, искусно расставленные по обе стороны витрины, отражали, множа до бесконечности, фигуры этих выставленных на продажу красавиц, – так и чудилось, что их череда заполонила всю улицу, щеголяя вместо голов этикетками с крупно выписанными ценами.
– Вот это шик! – пробормотал Жан, не подобравший других слов, чтобы выразить свое восхищение.
Он опять замер с разинутым ртом перед витриной. Вид всей этой роскоши, предназначенной для женщин, так возбудил его, что он даже порозовел от возбуждения. Этот юноша отличался какой-то девичьей красотой, словно украденной у сестры, – свежее лицо, золотистые кудри, влажные губы и ласковый взгляд. Рядом с братом Дениза, застывшая в изумлении перед витриной, выглядела еще более хрупкой, чем на самом деле; это впечатление создавало ее удлиненное, бледное, уже изможденное личико со слишком большим ртом, обрамленное блеклыми волосами. Пепе, пока еще белокурый, как большинство детей, все крепче прижимался к сестре, словно тосковал по ласке, – настолько взбудоражили и восхитили его красивые дамы в витрине. Все трое – грустная девушка, хорошенький малыш и красавец-юноша – светловолосые, в бедной черной одежде, выглядели на этой парижской улице такими очаровательными и своеобразными, что прохожие с улыбкой оглядывались на них.
Вот уже несколько минут на них смотрел грузный седой человек с широким желтым лицом, стоявший на пороге лавки по другую сторону улицы. Судя по налитым кровью глазам и презрительной гримасе, витрины «Дамского Счастья» приводили его в бешенство, которое только возросло при виде троицы бездельников, девушки и двух ее братьев. С чего это они млеют от восторга, будто перед фокусами ярмарочного зазывалы?!
– А что же дядя? – спохватилась вдруг Дениза.
– Вот это она и есть – улица Мишодьер, – ответил Жан. – Он должен жить где-то здесь.
Они подняли головы, огляделись. И увидели прямо перед собой, над головой грузного старика, зеленую вывеску с желтыми буквами, выцветшими от дождей: «Старый Эльбёф, сукно и фланель, Бодю, преемник Ошкорна». Здание, некогда выкрашенное красновато-коричневой, а теперь также выцветшей краской, выглядело жалкой лачугой среди величественных особняков эпохи Людовика XIV; в нем было всего три окна по фасаду, квадратных, без ставен, – каждое из них защищала всего лишь примитивная железная решетка из двух перекрещенных железных прутьев. Но Денизу, чьи глаза все еще были ослеплены сияющими витринами «Дамского Счастья», больше всего поразила в этом убожестве лавка на первом этаже, над которой виднелся низкий бельэтаж с маленькими полукруглыми оконцами. Деревянные рамы – того же бутылочно-зеленого цвета, что и вывеска, – местами почерневшие, а кое-где и порыжевшие от времени, окаймляли две глубокие, как пещеры, темные и пыльные витрины, в которых едва виднелись беспорядочно
