несказанную радость: нашлась семья. «Мама была в партизанах, а сейчас восстанавливает колхоз», — сообщал сын, побывавший в родных местах. Рощин получил письмо от Курочкина. Между прочим бывший командир батареи сообщил, что набрел на след полковника Мурманского. «После снятия с дивизии на Дальнем Востоке он командовал полком, на фронте».

А в письме, полученном Варовым от односельчан, говорилось, что оккупанты повесили на Базарной площади его отца, инвалида гражданской войны, председателя райисполкома. Кинувшуюся на гитлеровцев четырнадцатилетнюю сестру пристрелили, а мать сошла с ума, бродила ночами по площади вокруг виселицы, звала сына. После освобождения района положили в больницу.

…Сейчас Варов почти не слышал, что говорили комсомольцы. В висках стучало, голоса, доносились глухо и невнятно. Он понимал только одно — его ругают, но раскаяния не чувствовал.

Только когда заговорил Козырев, Варов поднял голову.

— Вот этими руками, — капитан протянул их вперед, — за время службы здесь я отнес на кладбище двенадцать своих товарищей, и мои руки невольно тянутся к оружию. Но мы давали клятву — блюсти интересы Родины. А то, что вы сделали, товарищ Варов, — не возмездие, а слепая ярость. Час возмездия придет. И отвечать будут не японские солдаты, а те, кто воспитал в них звериный шовинизм, ненависть к русским китайцам…

После выступления Козырева наступила, долгое, молчание. Варову никто не предоставлял слово, но знали все, что он не может не ответить.

Собравшись с силами, Петр встал и поднял лицо. Бледное, с детскими подергивающимися губами и широкими чистыми глазами.

Я не отрицаю своей вины… Но в некоторых случаях человек не подчиняется рассудку… — голос Петра звенел, лицо подергивалось. — Я знаю, они истязают наших людей. И не оправдывая себя, скажу, будь проклят тот, кто забудет хотя бы одну каплю пролитой безвинной крови…

На второй день Варова отправляли в армейский госпиталь — перенесенные испытания оказались выше его сил. Старшина Федорчук постарался, чтобы Петр обмундирован был, как положено батарейцу.

Хлопоча вокруг него, Федорчук предложил вызвать кого-нибудь из девчат, хоть бы Соню Давыдову — «подогнать шинель».

— И все-то вам известно, Кондрат Денисович! — покраснел Петр.

Звать Соню не пришлось — она пришла сама.

— Ну, я пишов, скоро наряд инструктировать.

— Какой же может быть теперь наряд? — разоблачил его Варов.

Когда девушка молча взялась за шинель, старшина погрустнел.

— Вы шо же? — недовольно спросил он. — Поцацкалысь и хватэ? Чи у вас настоящая дружба?

Грубоватый голос Кондрата Денисовича звучал неподдельной отцовской грустью.

— Не знаю, товарищ старшина, — первой прошептала Соня.

— У меня нет никого, кроме тебя, Соня… Да вот — Денисович, — взволнованно отозвался Варов.

— Зачем ты так, Петя! — воскликнула Соня.

— А я уйду! Сват из меня поганый… плохой, — проговорил Федорчук.

Но тут показался запыхавшийся Земцов. Получив у старшины разрешение, обратиться к Варову, он заторопился:

— Идем, идем. Где я только тебя, Петр, не искал! Капитан Рощин разрешил сходить на Андреев камень. Хоть издали взглянешь на границу.

За ними направились все свободные от наряда батарейцы. Разведчики поднялись на вершину сопки. Впереди расстилалась «мертвая» полоса: изрытые окопами сопки, оскаленные огромными зубами-надолбами пади, бесконечные ленты просек с дорогами где-то под полутораметровой толщей бетона притаились орудия.

— Вот он — священный рубеж, за который без войны погибли тысячи наших бойцов! — тихо заговорил Варов. — За три года ни одного выстрела через границу. А за чертой ее притаился враг: коварный, жестокий. — Петр был бледен, дышал тяжело и часто, словно ему не хватало воздуха. — Убийцы! — прошептал он, — Неужели они так и останутся безнаказанными?

Смотри, Денисович! — вдруг радостно воскликнул Петр. — На Сторожевой флаг!

На самой вершине Сторожевой сопки, там, где рос вековой дуб, развевался красный флаг. Он веял над кронами деревьев и, казалось, парил в воздухе. От ласковых дуновений ветерка алое полотнище вытянулось вдоль, границы, словно прикрывая ее собою.

— Развевается! — прошептала Давыдова, Федорчук и Варов взглянули на Соню.

— Ты була там? — изумленно спросил Федорчук…

— Я хотела, чтобы он развевался там, где был Петя…

— Вечно будет развеваться! — как клятву произнес Федорчук.

Книга вторая

Стремительный удар

Часть первая

Оперативная пауза

Глава первая

1

Смолянинова Георгий Владимирович встретил на аэродроме.

— Не выдержал? — проговорил Виктор Борисович, пожимая Савельеву руку.

— Соскучился, — отозвался командующий.

В машине долго молчали: Смолянинов, очевидно, собирался с мыслями, Георгий Владимирович, не имея привычки расспрашивать.

Не соображу, с чего и начинать, — словно извиняясь, заговорил первым Смолянинов.

— С фронтовых новостей! — подсказал командарм.

— В том-то и дело, Георгий Владимирович, что о них мало говорилось, — с заметным волнением отозвался Смолянинов. — Да и о чем говорить? Наши войска на Берлин пошли. Некий полковник Клаус фон Штауфенберг покушался на жизнь своего фюрера. Зашел к нему в кабинет, где должно быть совещание, и «оставил» у Гитлера на столе, портфель с бомбой замедленного действия.

— Ну и что?

— Взорвалась! Всех советников наповал, Гитлер уцелел.

— Жаль! — крутнул головой командарм.

— Не совсем! — возразил Виктор Борисович. — Он как-то сказал, что Германии в ближайшие триста лет не суждено уже иметь такого фюрера. Так вот, международный суд и виселица покажут, что Германии не нужен второй Гитлер не триста лет, а вообще.

— Генерала Отта и военного атташе отозвали из Японии не в связи с этим?

— Нет! Эти не смогли убедить Хирохито разделить лавры с Гитлером. Назначили матерых нацистов: послом — Штамера, военным атташе бывшего помощника военного атташе фон Петерсдорфа.

— Неужели до сих пор Япония обнадеживает их? — удивился Савельев.

— Сейчас другой курс. Сигемицу обратился к нашему правительству с призывом принять участие в осуществлении высокой задачи восстановления мира во всем мире, с Иронией пояснил Виктор Борисович.

— Чтобы сохранить Квантунскую армию… — хмуро отозвался Георгий Владимирович и вдруг рассмеялся: Вокруг пальца хотят обвести! — заметив недоумение Смолянинова, пояснил: — Так определил политику империи сегодня один старшина.

— Довольно меткое определение. Что-то подобное высказал и начальник Главпура, — заключил Виктор Борисович и, придвинувшись к Савельеву, полушепотом добавил: — Наше правительство, видимо, денонсирует Апрельский пакт.

Георгий Владимирович долго и сосредоточенно молчал. Не потому, что эта новость оказалась для него неожиданной. Он был твердо убежден, что Япония зарвалась, и это неизбежно. Савельева обеспокоило другое.

— Японские империалисты в своем вероломстве достигли совершенства, — заметил он. — Утонченный авантюризм — их главный козырь в игре.

— Денонсация — не объявление, войны, а крайнее предупреждение, — заметил Смолянинов.

— Оперативная пауза тоже долго продолжаться не может, возразил командарм.

— В ближайшие дни кое-что получим, — пояснил член Военного Совета, — Войска приказано держать