— Да, гремит… Подарок вычислителям, — смущенно ответил тот, — а может, и еще кому пригодится. Одеколон продавали, а я его и купил.

— Целый вещмешок? — удивился Бурлов.

— Маленько не полный — не было более.

— Вот здорово! — рассмеялся Рощин. — Где же вы столько денег взяли?

— Да… взял, — неопределенно ответил Земцов. — И домашние целы были, и в армии все копил, тратить некуда… Думал, после пригодятся.

Так Земцов очутился снова на батарее. А следом за ним возвратился через несколько дней и Варов. Он спрыгнул с остановившейся у землянок автомашины.

— Смотрите, Петя Варов! — обрадованно воскликнула заметившая его первой Сергеева. — Из госпиталя возвратился!

— Петр! — крикнул вышедший из блиндажа Рощин.

Варов медленно направился к нему?

— Демобилизованный боец Варов! — с горечью представился он. — Отчислен после японского плена…

— К чему это, товарищ Варов? — остановил его Рощин.

— На шесть месяцев домой, — дрогнувшим голосом пояснил Петр. — Какой у меня дом? Товарищ капитан, упросите генерала, нельзя мне из армии.

7

Собираясь идти в миссию, Тураева надела элегантное черное платье, поправила растрепавшиеся локоны и присела к туалетному столику. В зеркале она увидела похудевшее, томное лицо…

— Татьяна, бедная Татьяна, — рассмеялась она, сжимая руками смуглые щеки. — О нет! Скорее коварная Тамара, — сверкнула Вероника глазами.

Подперевшись рукой, Тураева задумалась. Вспомнила Сабурово, постоянный холодок страха, ветхий барак, общие бани — брезгливо поморщилась.

…После возвращения из Уссурийска чувство тревоги за жизнь обострилось у Тураевой. Со службы она стала уходить только поздним вечером, удостоверение личности и блокнот Зудилина спрятала не как обычно — в матраце, — а в захламленном коридоре. От «работы» она почти совершенно отказалась. И все же какое-то подсознательное чувство подсказывало, что кольцо вокруг нее сжимается.

Но к ее счастью, через несколько дней у нее появился Жадов.

— Сволочи, — делают переходы совсем невозможными, — ругался он. — Границу пришлось одолевать у чертей на куличках — в районе Вяземской. Шесть дней сюда добирался… Что слышно о провале Белозерского?

— Он возвратился? — удивилась Тураева.

— Нет. Убили, — тихо ответил Жадов и, бросив открыто враждебный взгляд на Веронику, добавил: — Вас генерал Янагита вызывает в Харбин. Во Владивостоке явитесь к японскому консулу вот с этим, — Жадов подал ей сложенный в несколько раз лист.

И вот она снова в Харбине. В доме главнокомандующего белогвардейскими отрядами Вероника чувствовала себя превосходно. Впервые она появилась в этом особняке полмесяца назад в сопровождении начальника японской военной миссии.

— Это есть дочь из знатной русской фамилии. Ее родители убиты большевиками, — пояснил генерал главкому. — О-о, мы не можем оставить это без внимания! Теперь она будет ваша дочь, — приказал он Кислицыну и не спеша успокоил: — У нее будет наследство, получит она его, когда выйдет замуж.

На этом удочерение закончилось, Кислицын понял, что японцам нужно иметь у него своего агента, и смирился, возненавидев «дочь». В обществе о прошлом Тураевой ходили довольно фривольные анекдоты.

Постоянные провалы на Приморском направлении резидентов и засылаемых с разовыми заданиями агентов всерьез встревожили разведотдел Квантунской армии.

Веронике предложили установить, кто среди причастных к секретным заданиям эмигрантов работает на русских. Что это так, японцы почти не сомневались.

Тураева тоже не сомневалась, что кто-то уже следит и за ней.

Окончив туалет, Вероника надела шляпку, опустила вуаль, взяла перчатки. Положив в сумочку маленький пистолет, она еще раз взглянула в зеркало.

В приемной миссии Тураеву любезно встретил капитан Маедо, с которым она была знакома, уже несколько лет. Его подчеркнутая предупредительность насторожила Веронику.

— Генерал сейчас занят, — поклонился он.

Тураева откинула с лица вуаль и села к столу.

— Как вы себя чувствуете? — осведомился капитан, отодвигая от посетительницы бумаги?

— Превосходно, — безразлично отозвалась Вероника.

Офицеру больше, нечего было спрашивать, а Тураевой — рассказывать. Он углубился в папку с бумагами с надписью «На доклад». Незаметно следя за ним, Вероника вдруг заметила на одном листе свою фамилию и сверху надпись: «Проверено, подтвердилось». «Что это может быть?» — подумала она, считая перекладываемые капитаном листы.

— Вы, кажется, интересуетесь бумагами? — спросил капитан, обдав ее холодным взглядом.

— Допустим! — спокойно взглянула ему в глаза Тураева. — И вы покажете, то, что касается меня.

От неожиданности капитан приподнялся и потянулся к телефонной трубке.

— Вы этого не сделаете… Опустите руку! — приказала Тураева. — Вам так же дорога жизнь, хотя вы и получаете за нее доллары через полковника Свенсона…

— Замолчите!

— Я надеюсь, мы расстанемся друзьями? — не уступала Тураева.

— Я вам заткну рот! — прохрипел капитан.

— Меня не так уж легко убрать. О вашей двойной игре знает еще одно лицо. Завтра же все будет известно вашему шефу.

Офицер расстегнул ворот кителя и вытер пот.

— Стали известны ваши связи с американской разведкой, — прошептал он, косясь на дверь кабинета. — Есть подозрения, что через их агентуру русские узнают о секретных акциях в Маньчжоу-Го.

— Уничтожьте эту бумагу.

— Невозможно.

— Слушайтесь, или разделите мою судьбу.

Капитан лихорадочно прошептал:

— Надо назвать кого-нибудь из русских агентов, обязательно назвать… Тогда остальное все отпадает. Приморским направлением в Харбине занимаются трое: Карцев, Долгополов и Ермилов. Ермилова никто терпеть не может, к тому же он часто бывает на границе…

— К нему на этих днях заходил полковник Свенсон, — быстро проговорила Тураева. — Ему он назвался Ремером. Тот его выгнал…

Дверь кабинета медленно раскрылась, и на пороге показался начальник военной миссии.

— Прошу, мадемуазель Тураева!

* * *

После встречи с принцем Такеда полковник Ермилов больше месяца провел в разъездах. Он кочевал с одного оперативного направления на другое, переформировывал отряды, снимал неугодных японцам командиров и согласовывал тактическое подчинение. Домой полковник возвратился только в канун крещения похудевший, разбитый, подавленный перенесенными за это время унижениями. Но в Харбине его ожидали невеселые новости. Во-первых, болезнь дяди, во-вторых, — и это уже было хуже всего — Кислицын сунулся к Умедзу с предложением переформировать отряды в партизанскую армию и бредовыми планами партизанской войны на территории Дальнего Востока.

«Старик совсем выжил из ума, — мрачно думал Ермилов, собираясь к Кислицыну с докладом. — У японцев своих планов достаточно, да побаиваются русского кулака. Немцы огнем и мечом к Москве-матушке дорогу пробивали, да пришлось напопятную. Вроде Наполеона… Что бы я делал сейчас, если бы остался в России? Спокойно наблюдал бы, как немцы разрушают Петербург?.. И в это время мы находим нужным помогать японцам? За то, что попали в опалу у коммунистов… Не был ли Петр Великий коммунистом? При нем тоже были в опале… К черту эту тарабарщину!»

Полковник встряхнул головой, отгоняя сумбурные мысли, нехотя застегнул шинель, низко надвинул фуражку и вышел на улицу. Подозвав подвернувшегося извозчика, приказал опустить верх коляски.