таких как Хазараджат и Бадахшан, или пограничных районах, центры которых все еще были оккупированы советскими войсками. Гуманитарные организации оказывали помощь населению, занимались сбором свидетельских показаний и, выполняя обе эти миссии, ссылались на чрезвычайность ситуации, что оправдывало продолжение их присутствия на афганской территории. Бывшие дипломаты ЮНИСЕФ, такие как Карл Шёнмайр, рассматривали транснациональную деятельность как обходной путь именно из‐за безответственности, которую проявляли ЮНИСЕФ и Программа развития ООН (ПРООН) всего десять лет назад. Теперь эти организации работали все лучше, но по-прежнему оставались встроенными в международную систему, признававшую кабульскую власть, и в случае распада афганского государства НПО могли оказаться единственными, кто отвечает за управление крупными территориями. «Врачи без границ» и ШКА не обещали заниматься государственной деятельностью, когда начинали участвовать в разрешении афганского кризиса, но они оказались заложниками ситуации из‐за противоречивости своих обязательств, проблем с пониманием критериев оценки, а также внешней политики Пакистана. В описываемое время единственным, что удерживало всю эту запутанную структуру, была надежда, что Наджибулла и дальше будет контролировать достаточно большую территорию, на которой сможет действовать UNOCA, и что моджахеды не захватят Кабул[1204].

Была ли такая надежда оправданной? Советский дипломат В. В. Басов в августе 1988 года сообщал руководству, что если не произойдет серьезных стратегических изменений, то «война в РА будет продолжаться и при нынешних тенденциях закончится победой оппозиции»[1205]. Оставалось уповать только на превращение Афганистана в международный протекторат. Москве, по мнению дипломата, следовало «добиваться прекращения доступа в Афганистан оружия, вести дело к демилитаризированному статусу этого государства». Предложение Басова звучало весьма странно, однако он всего лишь вторил одному из мандатов миротворческой группы ООН в Афганистане: контролировать вывод войск, поощрять возвращение беженцев, охранять границы. По сути, именно для этой цели была создана Миссия добрых услуг ООН в Афганистане и Пакистане (ЮНГОМАП). Тем не менее, как объяснялось в официальном отчете ООН, «ряд проблем неизбежно подрывал эффективность работы инспекционных групп ЮНГОМАП. К ним относились сложный рельеф местности, временной разрыв между инцидентом и получением сообщения о нем, и неудовлетворительные условия безопасности в районе действия»[1206]. В ответ на обвинения в нарушении границ со стороны Пакистана и Афганистана ЮНГОМАП установила пять дополнительных контрольно-пропускных пунктов на пакистанской стороне границы, но без особого результата[1207]. Не имея бессрочного мандата на защиту линии Дюранда, после того как в феврале 1989 года ЮНГОМАП подтвердила, что вывод советских войск состоялся, эта организация покинула Афганистан, превратив границу в ничейную территорию.

ЮНГОМАП обладала смехотворными ресурсами: всего 14 миллионов долларов и 50 военных наблюдателей (примерно один человек на каждые 33 мили границы). Ее деятельность в Афганистане не была вмешательством тех масштабов, какое ранее проводилось в Конго. Однако еще более серьезная проблема ЮНГОМАП заключалась в отсутствии политического интереса в отношении политического проекта национального государства третьего мира. В конечном счете причиной, по которой в 1978–1979 годах активисты, подобные Карлу Шёнмайру, связали гуманитарную деятельность с транснациональными группами моджахедов, состояла в том, что СССР блокировал оказание гуманитарной помощи через такие органы ООН, как ПРООН, ЮНИСЕФ и ВОЗ. Колониальная картография создала саму возможность транснациональной гуманитарной помощи, а поддержка Советским Союзом суверенитета стран третьего мира сделала ее необходимой. Однако теперь, когда Москва отказалась от своих обязательств перед третьим миром, руководители ЮНГОМАП пытались «обеспечить надежную защиту, чтобы не подвергать опасности жизни своих представителей»[1208]. Но защиты ждать было неоткуда, и потому в марте 1990 года ЮНГОМАП полностью распалась.

Мог ли Кабул устоять после окончательного выхода советских войск? 6 марта 1989 года премьер-министр Пакистана Беназир Бхутто встретилась с высокопоставленными должностными лицами пакистанской Межведомственной разведки и послом США в Пакистане Робертом Оукли, чтобы обсудить дальнейшие совместные действия[1209]. Глава Межведомственной разведки генерал Хамид Гуль поднял ставки, выступив за наступление на Джелалабад. Переход к прямой войне против Афганской народной армии, вооруженной советским оружием, представлял немалую опасность, но в случае захвата Джелалабада моджахедами дорога на Кабул оказалась бы открыта. Тут Пакистан просчитался. Афганские пилоты на советских самолетах и подразделение советских ракетных установок «Р-17» (SCUD) отбили нападение сил Гульбеддина Хекматияра и Устада Абдула Раби Расула Сайяфа.

Не были успешными и действия поддерживаемых Пакистаном моджахедов на юге. В Кандагаре сотрудники КГБ, такие как Кравцов (прибывший туда в 1989 году), вышли за рамки той половинчатой роли, которую играл Сальников, и стали поддерживать вооруженные формирования племен. Генерал-лейтенант Нур-уль-Хак Улюми — пуштун из племени баракзай, в прошлом офицер афганской армии, отличившийся в Джелалабаде, — был назначен губернатором провинции Кандагар. Кравцов начал работать с Улюми и поползайскими лидерами, такими как Азизулла Карзай (дядя Хамида Карзая). Сотрудник КГБ заявил, что официальный курс советской политики состоит в том, чтобы сделать Кандагар «дурранийским городом», и что пакистанские пенджабцы планируют провести в нем этнические чистки. Он инициировал переговоры о поставках советского оружия и наличных денег местным племенам из союза дуррани, чтобы оттеснить поддерживаемых Саудовской Аравией и Межведомственной разведкой Пакистана ополченцев «Хезби-Ислами» Гульбеддина Хекматияра. После нескольких дней джирги была заключена сделка. Местные жители-поползаи гарантировали безопасность конвоя из 300 грузовиков, отправленного из Туркменистана через Герат в Кандагар. На протяжении всего маршрута не прозвучало ни одного выстрела. Благодаря советскому оружию ополченцы, набранные из местных племен, и армия ДРА защитили город от боевиков Хекматияра. Два транснациональных вторжения в Афганистан были остановлены.

Часто забывают, что именно промежуточное положение, возникшее после вывода советских войск, ставило перед гуманитарными организациями весьма болезненные вопросы. Вспоминается давний лозунг ШКА: «Советы — вон из Афганистана!» — сильно сказано, но в то же время вполне осуществимо[1210]. Один из членов-основателей ШКА, Гёста Хюльтен, вышел из организации в 1988 году. По его словам, роль Швеции должна была состоять «не в том, чтобы оккупировать или преобразовывать страну, а только в том, чтобы жертвовать деньги на помощь афганцам»[1211]. Другие члены ШКА были более прагматичны. Но ШКА по-прежнему сильно зависел от финансирования Шведского управления международного сотрудничества в области развития (81,6 % всех поступлений комитета в 1990 финансовом году), то есть от политической воли Стокгольма[1212]. ШУМС тщательно изучило условия финансирования и отметило, что в первоначальном контракте была указана «помощь в катастрофических условиях». В результате управление отказалось от своей первоначальной формулы — выделения суммы, которая в пять раз превышала внутренние сборы ШКА[1213]. Представление об Афганистане как о зоне гуманитарной катастрофы изначально дало Шёнмайру возможность организовать гуманитарное «вторжение», но вывод советских