это пустой тратой времени. Одно из направлений критики исходило непосредственно от внешнеполитических советников Горбачева, которые утверждали, что пора заканчивать роман с национальным государством третьего мира. Попытка Москвы овладеть силами за пределами национальных государств — международным коммунистическим движением — давно сошла на нет. А произошедший в брежневское время поворот навстречу странам социалистической ориентации оказался еще более катастрофическим, оставив после себя трупы, безнадежные долги и сомнительные стратегические выгоды. Одними лишь поощрениями таких союзников, как Наджибулла, невозможно было вдохнуть новую жизнь в коммунистическую идеологию. Например, Черняев определил в своем дневнике «кармализм» (от имени бывшего генерального секретаря НДПА) как «начетничество марксизма-ленинизма плюс иждивенчество в отношениях с СССР. Вообще марксистов у нас до х… и в Африке тоже»[1172]. Одним словом, проблема заключалась не столько в Афганистане как таковом, сколько в принципиальном стремлении привить политику будущего государствам третьего мира[1173].

Другое направление критики исходило от сторонников более радикальной транснационализации конфликта — от таких работников спецслужб, как В. Б. Кравцов, или дипломатов, как В. В. Басов, которые рассматривали афганскую авантюру сквозь призму пуштунского самоопределения. Так, Кравцов утверждает, что в начале 1987 года сотрудники КГБ нашли доказательства того, что Ганковский передавал сведения о логистике предполагаемого вывода советских войск пакистанским информаторам[1174]. Поскольку у видного ученого имелись покровители в Международном отделе ЦК, обвинить его в госизмене было невозможно. Тем не менее КГБ добился понижения Ганковского до должности «главного консультанта» Института востоковедения АН СССР, в котором он много лет заведовал отделом Ближнего и Среднего Востока. Для нового поколения советских афганистов открылась возможность применить свои идеи к строительству афганского государства. В июне 1987 года Басов в сотрудничестве с экспертом по Афганистану Р. Т. Ахрамовичем и специалистом по психологическим истокам национализма Э. А. Баграмовым разработал политические рекомендации для НДПА[1175]. Соавторы считали, что Наджибулла должен четко понимать глубокие эмоциональные и иррациональные корни национализма и начать продвигать непуштунские кадры, особенно в армии.

До сих пор сложно сказать, не означала ли эта борьба востоковедов интеллектуальную победу Ганковского. В конце концов, Ганковский всегда подчеркивал, что пакистанское государство обязано своей устойчивостью именно вовлечению пуштунов в свою военную и экономическую элиту. Только признав, что Пакистан представляет собой нечто более сложное, чем просто «диктатура пенджабцев» с доминированием промышленников и феодалов, можно было понять, что призывы к «пуштунизации» внешней политики Афганистана ведут к разрыву ненадежной связи между афганской нацией и государством. И даже если не принимать в расчет геополитику, любая сколько-нибудь оправданная политика, основанная на пуштунской идентичности, потребовала бы транснационального выражения и в Афганистане, и в Пакистане — но только не через тоталитарный культурализм НДПА[1176]. Однако Басов, Ахрамович и Баграмов оставались в плену концепции легитимности государства, согласно которой «национальное самоуправление должно опираться на какую-то традицию естественного родства»[1177]. И все же, поскольку Кабул явно не соответствовал этому принципу, советские ученые поощряли субнациональные группы «использовать логику нации для захвата части или всего государства».

Так или иначе, афганское государство, независимо от его внутреннего характера, должно было взаимодействовать с внешним миром. И на тот момент это означало необходимость соответствовать антилиберальному интернационалистическому строю СССР и стран третьего мира. Но, как мы видели ранее на примере связей семьи Баратов, подлинную экономическую взаимозависимость трудно подделать. В августе 1986 года и сентябре 1987‐го ЦК КПСС и Совет министров СССР подписали два постановления, предоставлявших союзным республикам право проводить собственную экономическую политику по отношению к иностранным государствам[1178]. Эти постановления позволили создать несколько совместных предприятий между областями Советского Союза и афганскими провинциями. Это был чисто советский способ институционализации горизонтальных связей между государствами таким образом, чтобы укреплять, а не подрывать авторитарные вертикали власти. Составные части афганского государства обладали теперь большей свободой для взаимодействия с равнозначными им единицами по ту сторону национальной границы, но сами взаимодействующие единицы сохраняли зависимость от территориального партийного аппарата и авторитарного государства.

Следуя новой политике, комсомольская организация Казахской ССР взялась за налаживание связей. 12 сентября 1987 года в Алма-Ату прибыли крупные функционеры НДПА из Кандагара, чтобы познакомиться с партийными и государственными структурами[1179]. Месяц спустя самолеты доставили в Кандагар казахские товары, а в январе 1988 года провинцию посетила первая казахская делегация. Однако функционеры вскоре убедились, что экономическая взаимозависимость требует гибкости, которой не давала развиваться командная экономика. Поскольку в Алма-Ате очень немногие фабрики производили товары на экспорт, надписи на упаковках делались только кириллицей. Разработать упаковки с маркировкой на пушту (этот язык использует арабский алфавит) или с рисунками, понятными для неграмотного населения, — было за пределами способностей советских менеджеров. В результате казахское зерно доставлялось в старых мешках Американского агентства по международному сотрудничеству с надписью «Дар Соединенных Штатов Америки афганскому народу» — что, вероятно, достигало цели, противоположной желаемой.

Однако проблемы маркировки — это сущие пустяки по сравнению с главным: у местных жителей был доступ не только к советским товарам. Приведу цитату из памятки для вновь прибывших советников:

При отправке товаров в Кандагар не должно быть мысли о том, что, мол, Афганистан неразвитая в экономическом отношении страна, и ее провинциям сойдет продукция любого качества. Любого — не сойдет. Все дело в том, что в дуканах (магазинах) Афганистана, в том числе и Кандагара, продаются микрокалькуляторы, ткани, часы из Японии, модные брюки и куртки из Таиланда, Гонконга, обувь, женская одежда из Великобритании и т. д.

Конечно, цены на них очень дорогие, но афганец имеет возможность сопоставлять, сравнивать, анализировать, воочию видеть товары производства СССР, других социалистических стран и аналогичные товары капиталистического производства. Отсюда нетрудно прийти к выводу о том, что вопросы повышения качества товаров находятся в сфере большой политики, и, как видим, не только внутренней, но и внешней политики[1180].

Советский интернационализм снова обнаружил, что вынужден бороться с экономическим глобализмом на условиях, которые он не мог диктовать. Ранее, когда советники из СССР работали в таких местах, как Китай, им не приходилось беспокоиться о «вторжении международной экономической интеграции в национальную экономическую политику»[1181]. Иное дело Афганистан. Как мы видели в случае с западногерманскими лесоводами и кедровыми лесами, колониальная картография иронически переворачивала представление о национальной экономике Афганистана как о едином закрытом пространстве. Советники из СССР повторяли ту же ошибку, но при этом еще и ставили во главу угла, в