государство было в наименьшей степени институционализировано. Все яснее проступали очертания двух «Афганистанов»: территория границ и гор, где действовали гуманитарные организации, и советская территория — Кабул и города.

Но куда более серьезную опасность представляли давно знакомые советской администрации проблемы управления. Однако даже сформулировать эти проблемы — не говоря о том, чтобы предлагать решения, — казалось невозможным. Вспоминая банкет с представителями НДПА и ХАДа в честь годовщины Октябрьской революции, Киреев охарактеризовал это собрание так: «Собрание в нашем традиционном стиле: доклад, переписываемый из года в год, слово гостям. <…> В этом видится нечто незыблемое, как праздничное богослужение»[1130]. Советская жизнь, размышлял Киреев, состояла из «реальной жизни» и «фантастической жизни» — «идеологической картины, которая рисовалась. Парады, победа, все…». Даже Сальников признавал, что «здесь, в этой стране, все по-своему, ничего стереотипного, копировать один к одному наши методы и подходы нельзя». «Пожалуй, — продолжал он, — можно сказать, что мы зачастую смотрим на афганскую ситуацию через призму сложившегося стереотипа, через формы и методы нашего партийного и государственного аппарата»[1131].

Ослепленные идеологией люди, такие как Сальников и Киреев, сталкивались в Афганистане с вполне реальными угрозами. Кандагар, по идее, находился в «зеленой зоне», простиравшейся на десять миль от города. Более правильной, однако, была его неофициальная репутация как крайне небезопасного «особого района»[1132]. Таджикский переводчик, работавший здесь с 1986 по 1987 год, рассказывал, что он вставал в пять утра и до полудня помогал в городе советским саперам, которые обезвреживали мины, а затем возвращался в свой комплекс — заброшенную фруктовую фабрику в центре города — и прятался в бункере, безопасном при обстреле из гранатометов[1133]. Однако советники были не единственной целью врага. Весной 1985 года Кандагарский Провинциальный комитет НДПА созвал Лойя джиргу, чтобы предложить экономические реформы[1134]. Моджахеды предупредили, что каждый, кто приедет на совет, будет убит. «Джирга длилась два часа, — вспоминал Сальников. — Затем состоялся обед для делегатов. Подавали тушеную баранину с картошкой и традиционный плов. На столах были апельсины, бананы. На третье — чай. Многим не хватило вилок и ложек. И плов люди ели руками». Однако вскоре Сальникову стало не до этнографических наблюдений. На следующий вечер бандиты застрелили директора местного дворца пионеров в центре Кандагара. Когда прохожие попытались подойти к умирающему, снайперы сделали предупредительные выстрелы. «Больше никто не решился подойти, — писал Сальников, — и труп его пролежал на дороге до утра».

Кандагарские активисты пали духом. Киреев провел беседу с первым секретарем ПК ДОМА, пытаясь успокоить его: «Я на примерах нашей революции, войны говорил, что нужно быть оптимистом, о том, что нам тоже было трудно, но мы построили могучую державу. Это будет и у них, надо только верить. Привел стихи Маяковского „Я знаю, город будет…“ и сказал, что я знаю — будет цветущим и Кандагар, если мы будем хорошо работать»[1135]. Но могло ли это произойти в действительности? Процитированное Киреевым стихотворение было написано во времена, когда у правительства имелось безграничное желание преобразовать жизнь своих граждан, однако здесь оно звучало анахронизмом. Кандагару было по-прежнему очень далеко до фабричных труб и государственных монополий. Как писал Сальников, в Кандагаре не было ни одного государственного магазина, а частники — владельцы грузовиков — перевозили в 40 раз больше грузов, чем весь парк «КАМАЗов»[1136]. События двигались не в сторону триумфа территориального национального государства, а в направлении его транснациональной деинституционализации. Однако этот процесс угрожал и СССР[1137].

СОВЕТСКИЙ ТРАНСНАЦИОНАЛИЗМ И НОВОЕ ПЛЕМЯ

Глобальные проекты, такие как советская смычка идеологии и территориальности, всегда требовали и будут требовать проецирования на местный масштаб, и Кандагар не был исключением. Несмотря на то что в Кабуле НДПА свергла режим мухаммадзаев, в Кандагаре коммунисты-мухаммадзаи все еще оставались при власти[1138]. И командующий войсками в провинции генерал Хаким, и начальник местной полиции были мухаммадзаями, то есть людьми, которые могут «появиться в любом районе Кандагара и возвратиться живыми, броней им служит авторитет в народе». Тем не менее здесь, как и всюду, НДПА пыталась заниматься мобилизацией. «Призывы в армию в Афганистане, — писал Киреев, — проходили в основном методом облав. Армия и Царандой, оцепляя город или кишлак, хватали всех мужчин призывного возраста, а потом разбирались, служил — не служил, больной — не больной и т. д.»[1139]. Неудивительно, что множество новобранцев стремилось увильнуть от службы.

Все это делало невозможным охрану границы провинции Кандагар с Пакистаном, которая простиралась на 410 километров[1140]. Важнейшим местом, как пояснял генерал Хаким Сальникову в феврале 1985 года, была граница в районе Спинбульдака — это «отвесный горный кряж, поднимающийся из равнинной пустыни»[1141]. Вплоть до 1985 года НДПА даже не вводила в стране паспорта[1142]. В самой партии также не хватало людей для охраны границы, но, по словам Сальникова, была «возможность создать отряд пограничных малишей из 1000 человек. Там сейчас работают над этим вопросом ХАД и управление племен»[1143]. Когда этот план не удался, ХАД предложил снабдить местные племена советским оружием.

Советники были настроены скептически. «Племена не прочь получать деньги… — возражал Киреев, — но серьезно воевать не очень хотят»[1144]. Выражал скепсис и Сальников: «Пока племена не окажут помощь армии, ничего не будет. Племена не хотят сотрудничать с Пакистаном, ведут войну против Зия-уль-Хака». При этом Сальников замечал в происходящем противоречие: «С кем мы делаем революцию? Феодалы, купцы, муллы — с ними мы делаем революцию, они во главе партии и государства! У племен не надо отбирать оружие, не отдадут»[1145]. Таким образом, Сальников указывал на тупик, в котором оказалась НДПА и, соответственно, КПСС. НДПА не хватало ресурсов для охраны границы с Пакистаном, в то время как племена, которые могли взять на себя такую задачу, были в теории врагами афганской революции. С кем оставалось работать Кандагарскому ПК НДПА и Сальникову?

И тут на сцену выходит Исматулла Муслим, пуштун-ачакзай — родные земли его племени лежали по обе стороны границы. Поначалу Муслим сражался с НДПА и Советской армией, «вел военные действия и занимался контрабандой в районе между Кандагаром и Кветтой»[1146]. Однако затем Зия-уль-Хаку надоел Муслим, не желавший присоединяться ни к одной из исламских партий в Пешаваре.