службы, он приказал местным активистам завершить строительство Дворца культуры: приближалась зима. «За сколько?» — спросил его один человек. Джунаидов был возмущен: «Я был воспитан в духе патриотизма и считал, что есть вещи, которые ты должен делать бесплатно… что ты счастлив отдать два года жизни за свою страну». В конце концов он убедил местных жителей работать бесплатно, но «переделать их мозги» было почти невозможно. Столкновение с такими культурными различиями было проблемой не только для советских людей: представителям «Врачей без границ» приходилось убеждать полевых командиров моджахедов разрешить медицинское образование для женщин[1074]. Но была огромная разница между принудительным трудом и трудом, за который платили зерном, между созданием автаркических социалистических порядков в пограничных районах и тем, что несли гуманитарные организации, которые с помощью западных пожертвований и налоговых поступлений заполняли афганские рынки.

Так или иначе, обе группы все чаще ставили под сомнение тот идеологический ландшафт, который они же и насаждали. В июле 1986 года гуманитарный конвой «Врачей без границ», направлявшийся в Бадахшан, был захвачен боевиками из «Хезби-Ислами»: бандиты, по всей видимости, намеревались обменять французов на советское оружие, которое можно было затем использовать для уничтожения отрядов «Джамаати-Ислами» в Нуристане[1075]. Жюльетт Фурно потребовала аудиенции у Гульбеддина Хекматияра в Пешаваре. Ей было отказано, поскольку Хекматияр встречался с важными арабскими гостями. Однако от жены Хекматияра она узнала, что на самом деле силами Хекматияра на северо-востоке руководят не афганцы, а саудовские ваххабиты. Позднее Фурно вспоминала, как ей довелось участвовать в споре Хекматияра и бойцов-моджахедов с «богатым саудовцем» (в котором она впоследствии опознала Усаму бен Ладена), прославившимся щедрым финансированием школ, детских домов и больниц. Фурно отправилась к главе отделения американского Агентства по международному развитию в Исламабаде Ларри Крэндаллу и подвергла критике безоглядное финансирование Вашингтоном Хекматияра, назвав это «слабоумием: создавая антисоветский фронт сопротивления», американцы на деле пропитывают «афганскую общественно-политическую ткань» ваххабизмом. В ответ Крэндалл назвал Фурно наивной и посоветовал не лезть в политику, а заниматься своей медициной. «Врачи без границ» сумели привлечь к Афганистану внимание мировой общественности, однако то, что начиналось как борьба с тоталитаризмом, превратилось в искоренение афганской государственности.

По воле судьбы в то же самое время советские советники начали сомневаться в пригодности национального государства третьего мира для построения социализма. Вот что вспоминал один из советников о разговоре с коллегой: «Я… задавал ему „наивные“, „обывательские“ вопросы, клоня к тому, что Афганистан — очень многонациональное общество, что силой там мира не установить и что незачем нам иметь еще одну советскую среднеазиатскую республику типа Туркмении или Таджикистана. Нахлебников у России и без того много»[1076]. Если раньше на первом месте всегда стояла политика, то теперь на первый план стала выходить экономика. Поэтому, несмотря на то что технические специалисты продолжали привычное строительство «объектов» — тракторных заводов или плотин, — М. С. Горбачев недвусмысленно призывал афганских лидеров «забыть о социализме» и шире развивать частное предпринимательство[1077]. Принятая в 1987 году Конституция Афганистана «гарантировала безопасность частных инвестиций», которые Наджибулла назвал «движущей силой национального примирения».

В рамках кампании по надлежащему освещению в прессе политических изменений группа советских журналистов взяла интервью у афганского бизнесмена Расула Барата, пуштуна из Мазари-Шарифа, который продолжал укреплять завязанные его отцом торговые контакты с Советским Союзом[1078]. Помимо управления фабриками, Барат ввозил и продавал иностранные автомобили. Но судьба Барата тоже оказалась трагичной. «В огне гражданской войны, — рассказывал он, — погибли мой отец и мой брат. <…> Если, скажем, у меня разбили автомобиль, я взамен могу купить другой, третий. А вот нового отца и брата я не смогу найти никогда». Когда в комнату вошел его сын, на глазах Барата показались слезы: «Вот моя надежда, — сказал он. — Ему предстоит продолжать наше семейное дело, наши деловые и дружественные контакты с СССР»[1079]. Новые прямые торговые связи между областями советской Средней Азии и Афганистаном позволили Барату открыть в Ташкенте свое дело — «совместное предприятие фирмы „Барат“ и советской стороны. Директор там будет советский, а заместителя-афганца назначу я».

Но в истории семьи Барата было нечто скрытое от глаз читателей. За шестьдесят лет до этого интервью индийские информаторы сообщали британским агентам в Кабуле, что «из советских пропагандистов в Кабуле наиболее активно действует торговец Барат, или Баратов, который все время толчется на базарах»[1080]. Индийские купцы, по сообщениям британцев, презирали Барата за то, то он продавал вино по демпинговым ценам и предлагал «поставлять бензин для перепродажи по любой цене, которую пожелает назначить продавец». Поскольку он мог сбивать цены конкурентов более чем на 50 %, было ясно, что «все предлагаемые им сделки явно кем-то субсидируются». Одним словом, Барат-младший просто шел по стопам отца: эксплуатировал советско-афганскую транснациональную общность, основанную на имперской дружбе и размывании границ. Именно трансформация границ превратила Барата во владельца большого поместья с двумя бассейнами, многочисленными «Мерседесами» и конюшней лошадей редких пород — некоторые из них «стоили дороже „Мерседеса“»[1081]. Барат обогатился благодаря сближению, стиравшему оппозицию «внутри» и «снаружи». Если учесть, что такие дружеские отношения с Советами основывались на насильственной оккупации и исключении из советской командной экономики торговцев, имевших с СССР не такие тесные связи, как Барат, то неудивительно, что кое-кто подчас прибегал к убийству как к средству «перераспределения» благ.

Переход от идеологии к экономике поставил в затруднительное положение и ДОМА. В Балхе лишь немногие предприятия нанимали молодых работников, а если и нанимали, то без каких-либо обязательств со своей стороны. Фабрики, некогда считавшиеся храмами индустриальной эпохи, которые, казалось, вот-вот превратят афганцев в социалистических рабочих, теперь напоминали вращающиеся двери, в которые входят и выходят люди, от случая к случаю получавшие временную работу. «Пока это будет продолжаться, — писал один советник, — вопрос увеличения прослойки рабочих в молодежной организации останется открытым»[1082].

Поскольку с возникновением рынка молодые афганцы поняли, что их труд бесполезен, им оставалось только членство в ДОМА, этом инкубаторе вечного детства для взрослых мужских тел. В Балхе Провинциальный комитет организовал посещения семей тех, кто погиб, защищая революцию. Члены ДОМА предоставляли этим семьям «материальную помощь» и обрабатывали их землю по льготной цене. Советники учредили «молодежный кооператив», где члены ДОМА занимались сельским хозяйством на пятнадцати акрах конфискованной у владельцев земли[1083]. Но что было делать со всем безработным мужским населением при отсутствии мобилизующего партийного аппарата?

Не только