l:href="#n_1034" type="note">[1034]. Однако проблема заключалась не только в том, что Советский Союз и страны третьего мира организовали информационную завесу вокруг Афганистана в ООН: Шёнмайр отмечал, что эта стратегия постыдно контрастировала с единодушным энтузиазмом по поводу палестинского вопроса, который «в течение многих лет включался в число насущных для рассмотрения на каждой сессии ООН». Вместо того чтобы соглашаться с аргументами Москвы о создании национального государства — что было главной надеждой для палестинцев, но удавкой на шее для афганцев, — Стокгольм обязан продвигать альтернативную позицию. Национальный флаг и политика, направленная против апартеида и сионизма, еще не делают государство легитимным. Истинная концепция постколониальной свободы выражается не просто в «черном» или «палестинском» национальном государстве, а скорее в транснациональном освободительном движении, которое говорит на языке прав человека и имеет определенные, хотя и незначительные, претензии на те или иные территории[1035].

Такая позиция делала лидеров моджахедов идеальными партнерами для гуманитаристов. В своей переписке с представителями ШКА командиры «Джамаати-Ислами» подчеркивали: «…мы надеемся, что в дополнение к вашей гуманитарной помощи (komak-hā-yi ins ān dustānehshān) вы примете во внимание наши бедствия и варварские действия, совершенные этим врагом рода человеческого, который попирает права человека среди колонизированных им народов, и сможете привлечь к ним внимание, донести их до сознания мировой общественности»[1036]. Ахмад Шах Масуд благодарил ШКА за «гуманитарную помощь (komak-i bashar-i dustāni)» и оборудование для золотодобычи, которое помогало финансировать операции, проводимые из Панджшерской долины[1037]. Риторика этих заявлений, вероятно, была предназначена для западных читателей; для внутреннего, афганского потребления «Хезби-Ислами» издавала указы, где говорилось о «справедливом священном правительстве», зато права человека не упоминались вовсе[1038]. Но охват проблем, которыми занимались гуманитарные организации, и идея глобального медиапространства, на которую они опирались, значительно продвинулись[1039].

Ил. 10. «Нынешний глава исполнительной власти Афганистана д-р Абдулла Абдулла в эпоху, когда все начиналось. Молодой доктор Абдулла начал работать практикующим врачом в Шведском комитете по Афганистану (ШКА). На этом снимке он осматривает пациента возле первой большой больницы ШКА в Панджшире. Это было в ноябре 1985 года. Вскоре он присоединился к числу сторонников легендарного полевого командира Ахмада Шаха Масуда» (С разрешения Бёрье Алмквиста (Börje Almqvist))

И все же когда Джери Лейбер из Helsinki Watch посетила Пешавар, она отметила несколько тревожных тенденций. Лейбер отправилась в Пакистан, чтобы написать о советской идеологической обработке афганской молодежи, но вместо этого опубликовала в New York Review of Books статью о том, как спонсируемые Саудовской Аравией медресе «полностью промыли мозги» молодым афганцам с единственной целью — использовать их против Советской армии и НДПА[1040]. Лейбер указала на важный момент: как бы гуманитаристы ни дистанцировались от своих прежних симпатий ко всякого рода партизанщине, их либеральные проекты повисают в воздухе без спонсируемых Пакистаном вооруженных боевиков. Но что более существенно: какие бы параллели с Южным Вьетнамом или апартеидом ни проводили гуманитарные организации в собственных целях, Пакистан определенно заинтересован в их «гуманитарной интервенции» прежде всего потому, что она дает возможность полностью оторвать проект пуштунского самоопределения от идеи национального государства третьего мира.

И все же проект по делегитимации социалистического афганского национального государства зажил своей жизнью, поскольку другой неожиданный участник гуманитарного облака вознамерился донести вывод о сродстве советской оккупации с апартеидом до влиятельных международных институций. Главную роль здесь сыграла Розанна Класс из Freedom House, которая в 1983 году убедила норвежских активистов создать трибунал, аналогичный тем, которые действовали в Стокгольме и Париже[1041]. Вызванный этим резонанс побудил норвежский МИД оказать давление на Управление Верховного комиссара ООН по правам человека (УВКПЧ) с призывом назначить Специального докладчика для расследования нарушений прав человека в Афганистане[1042]. Это был принципиально новый шаг: до начала 1980‐х годов Специальные докладчики назначались для Южной Африки, Израиля и, позднее, для поддерживаемых США латиноамериканских диктатур[1043]. Норвежцы предложили кандидатуру Феликса Эрмакоры, уважаемого австрийского юриста, автора докладов об апартеиде и Пиночете. 15 марта 1984 года УВКПЧ утвердило миссию «для изучения ситуации с правами человека в Афганистане с целью выработки предложений, которые будут способствовать обеспечению полной защиты прав человека всех жителей страны до, во время и после вывода всех иностранных сил». Эрмакоре, первому Специальному докладчику по социалистической стране, было незамедлительно отказано в афганской визе[1044]. Тем не менее полевые исследования в Пакистане и работа в швейцарской Bibliotheca Afghanica позволили ему завершить изобличительный доклад — изобличительный настолько, что Москва воспрепятствовала его переводу с английского на другие официальные языки ООН[1045].

Этот эпизод продемонстрировал ряд важных тенденций в битве за будущее Афганистана. Стало ясно, что, даже не имея прямого доступа в страну, можно собрать архив важных для гуманитарных миссий знаний, благодаря которому возникнет представление о чрезвычайной ситуации, требующей безотлагательного вмешательства. Но Москва знала об этой стратегии и попыталась, пусть и неуклюже, превратить доклад в событие, значимое только для англоязычного мира. Однако на более фундаментальном уровне расширение сферы деятельности Специального докладчика означало серьезные изменения в администрировании территории третьего мира. Сама эта должность была недавней: она возникла в соответствии с резолюцией Экономического и Социального Совета ООН (ЭКОСОС) 1967 года, которая санкционировала расследования расовой дискриминации и апартеида, но оставляла открытым «вопрос о нарушении прав человека в любой стране»[1046]. В мире, где альтернативные правовые ландшафты самоизолировались от третьего мира (в особенности это касалось Международного суда ООН, который не смог осудить апартеид в 1967 году), Управление Верховного комиссара ООН по правам человека разрешило субъектам из этих стран претендовать на моральное измерение[1047]. Когда в 1975 году Комиссия начала расследование нарушения прав человека в Латинской Америке, она уже непрямым образом переклассифицировала ситуацию в Южной Африке и на палестинских территориях из проблем sui generis (исключительных) в проблемы, которые, как ни болезненно это сознавать, могут возникнуть в любой точке планеты, даже в странах третьего мира или социалистических государствах[1048]. Как только «права человека» стали выражаться не в суверенитете палестинского государства, но в анонимном истязаемом теле, такие государства, как Афганистан, который был частью одновременно и третьего, и социалистического миров, уже можно было призвать к ответу и судить в европейском суде. С трудом выстроенный административно-правовой ландшафт был (вновь) перекроен.

Параллельно с борьбой в ООН гуманитаристы боролись и за статус афганских