в подростковом возрасте[996]. Не будет преувеличением сказать, что, несмотря на возраст, примерно 11 тысяч побывавших в Союзе афганских детей гораздо лучше представляли себе настоящие размеры СССР, чем большинство советских граждан. В сущности, они находились под советской юрисдикцией уже с того момента, когда советская граница сдвинулась, включив их в себя.

Ил. 9. На митинге в Кушке (Туркменская ССР). Представление воображаемой границы в качестве разделительной линии между «своим» и «зарубежным» пространствами, первое из которых безопасно для детей, а второе предназначено только для взрослых. Дети Кушки дарят цветы советским солдатам во время митинга, посвященного возвращению гвардейского бронетанкового полка из Афганистана. Фото Ю. Сомова, 1986 год (С разрешения РИА Новости)

Изнутри самого СССР увидеть эту «совместно конституированную» зону было трудно из‐за многочисленных границ отрицания, отделявших «зарубежное» от «своего». Еще в царские времена колониальная администрация установила в Кушке памятник, обозначив им южную точку «компаса», определявшего пространственную ориентацию Российской империи по отношению к остальному миру. Спустя столетие в Кушке проходили тщательно срежиссированные церемонии возвращения советских солдат на «родину». Однако, позиционируя границу как конкретный материальный след, а не как идею пространства, несущего в себе максимум произвольного насилия, которое легко становится «перемещаемым», эти праздники скрывали то, что граница сдвигает «фрактальные иерархии» внутрь «своего» афганского пространства[997]. Устанавливая разграничение: советская территория — для детей, афганская — для взрослых, эти праздники маскировали политику Советов, направленную на перемещение детей между странами. А подчеркивая то, что возвращаются именно военные, они маскировали то, что в Афганистан проникали также советские гражданские и партийные институции.

Советское пограничье отрицания получило не только материальное выражение. Одной из наиболее любопытных фигур, которые постоянно встречаются в воспоминаниях пограничников, оказывается «чекистская жена», то есть супруга военнослужащего Пограничных войск КГБ СССР[998]. Хотя это и не всегда признавалось, но вклад этих женщин был одним из ключевых для советского империализма. Они рожали детей, что побуждало мужа крепить оборону родины, поскольку это совпадало с долгом защиты семьи и дома; и, если прибавить сюда длительные отлучки пограничников из дома и официальное непризнание афганской миссии, можно понять степень эмоциональной нагрузки, которую несли эти женщины. Один пограничник вспоминал, что получил назначение из Иркутска в Афганистан 18 апреля, когда его жена была на девятом месяце беременности; сын родился через два дня после того, как он улетел, поэтому эта «дата памятна вдвойне»[999]. Другого пограничника призвали на службу через несколько недель после рождения дочери, но жена заверяла его: «Не волнуйся за меня и детей, все будет хорошо»[1000]. Хотя женщины и находились далеко от самой границы, они испытывали на себе эмоциональные последствия империализма: им приходилось то и дело срываться с насиженных мест вместе с семьями, сталкиваться с непредсказуемыми проблемами, заново обустраивать тот самый дом, который постоянно требовал защиты[1001]. Прямой запрет присылать фотографии или письма из Афганистана накладывал на брак дополнительное бремя: нужно было либо говорить правду, либо сознательно лгать целиком доверяющей тебе женщине: ты мог служить где угодно, кроме Афганистана[1002]. «Можно представить, что пережила жена за эти годы, что она чувствовала… — писал один пограничник и тут же добавлял: — Но она выбрала свою судьбу сама»[1003].

Пограничье отрицания, возможно, делало некоторые из «интимных» советско-афганских отношений невидимыми, но тем не менее именно оно несло в себе зародыш нескольких потенциально катастрофических последствий для афганцев. Когда афганские дети направлялись в СССР, у них брали медицинские анализы. Однако в Афганистане, даже при власти НДПА, отсутствовала система поголовной регистрации рождений и паспортизации, и потому многие дети въезжали в СССР без действующих документов, подтверждающих их правовой статус или гражданство, что фактически превращало их в «лиц без гражданства»[1004]. Более того, в условиях отсутствия какого-либо международного регулирования прав детей поборники международного права не имели возможности даже теоретически, не говоря уже о практике, привлечь Москву к ответу. В документах, хранящихся в комсомольских архивах, указано лишь количество детей в каждой группе, как правило, без их поименного списка; таким образом, перемещенные дети попадали в опасную с правовой точки зрения ситуацию[1005]. Несмотря на то что физически они временно находились в Советском Союзе, эти дети оказывались в каком-то смысле нигде, поскольку формально не имели никакого гражданства, ни афганского, ни советского[1006].

Афганцы догадывались о риске, которому подвергались их дети, участвовавшие в таких проектах. В провинции Кунар комсомольский советник отмечал сопротивление со стороны влиятельных местных жителей отправке детей на каникулы в Советский Союз, что повлекло за собой внесение «значительных изменений в первоначальный список» отправляемых детей[1007]. Советники в Мазари-Шарифе указывали на противоположную динамику: служащие афганской армии с советской военной базы, а также газовики «активно шефствовали» над тем интернатом, где воспитывалось их потомство, в результате чего в 1984–1985 годах 140 детей из Балха и провинции Саманган были отправлены в детдома СССР[1008]. Но все же большинство афганцев «подозрительно» относилось к управляемым ДОМА детским домам и центрам — и нетрудно понять почему. Направленные в молодежные центры ДОМА дети начинали чувствовать свою принадлежность к международному, выходящему за местные рамки детскому сообществу; они поддерживали переписку со школьниками — от Свердловска до Болгарии (где получил техническое образование отец одного из учеников)[1009]. В свете такой агрессивной транснационализации детства росла дистанция между родителями и детьми в их родных семьях.

Со временем этот проект стал вызывать беспокойство и у советских советников, хотя и по другим причинам. Джелалабадский комсомольский советник Олег Мордасов отмечал, что, хотя ДОМА перевыполнила квоту (75 детей) на отправку в Кабул для подготовки к учебе в СССР, только 25 из 90 отправленных в столицу детей фактически добрались до Советского Союза[1010]. Основной причиной «отсева» большинства детей, по мнению Мордасова, была их «семейная ситуация», а именно то, что у них была семья. В то же время Мордасов открыто ставил под сомнение целесообразность отправки стольких детей-сирот в Советский Союз. «Сможет ли наша страна принять всех беспризорных детей?» — спрашивал он. Даже если афганские сироты будут проходить более строгую проверку состояния здоровья перед въездом на советскую территорию — а это Мордасов одобрял, то «сможет ли ребенок, проживший почти 10 лет в СССР, оторванный от страны, вернувшись, нормально жить, не имея