455 кишлаков провинции «без сопровождения бронетехники и воинских частей». Менее чем за год моджахеды убили более ста членов ДОМА. В Дехи-Кази «захвачены двое больных парализованных крестьян, которые за сотрудничество с народной властью (они получили землю феодала) были разделены на части»; «в г. Меймане (провинция Фарьяб) зверски замучены и убиты три сестры-учительницы за то, что несмотря на неоднократные угрозы со стороны бандитов продолжали занятия в школе и сняли паранджу»[980]. В Горно-нефтяном техникуме Мазари-Шарифа продолжали готовить инженеров, но студенты были почти исключительно родом из самого города, так как молодые люди из сельской местности опасались приезжать на занятия. Боевики угрожали убить тех, кто посещал это учебное заведение, а у многих из продолжавших учиться нарастали антисоветские настроения[981].

Моджахеды не просто стреляли по солдатам Советской армии и сил НДПА. Как мы видели во второй главе, североафганские повстанцы издавна поддерживали тесные связи с Пекином, и советское вторжение только упрочило эти отношения. Разведслужбы ГДР сообщали, что в лагерях пакистанских беженцев замечены китайские военные инструкторы. Одновременно Пекин снабжал маоистов в Бадахшане оружием и — по иронии судьбы — обмундированием китайских пограничников; сепаратисты собирались провозгласить независимую республику[982]. Такие группы не испытывали недостатка в деньгах: комсомольский советник отмечал, что моджахеды захватили лазуритовые рудники в Сари-Санге и отправляли добытое на экспорт, чтобы закупать товары у своих китайских и пакистанских покровителей. Советские вооруженные силы оказались вполне способными на ответный удар: по имеющимся сведениям, в результате бомбежки этих рудников в ноябре 1981 года было убито пять тысяч человек[983]. Но с учетом того, что для ведения боевых действий на юге требовалось все больше регулярных армейских подразделений, погранвойскам приходилось брать ответственность на себя.

Поэтому, напоминал Згерский, «руководство нашей страны приняло решение о введении пограничных войск в северные провинции Афганистана». Постановление ЦК КПСС за номером П32/81, принятое 22 декабря 1981 года, прикрепило восемь тысяч пограничников к «полосе ответственности» глубиной «в среднем 100–120 километров, так называемой „зеленке“, до рокадной дороги, соединяющей центры северных провинций. Было приказано ликвидировать организованный бандитизм в этой полосе и расположенные в ней и вблизи нее базы хранения оружия, боеприпасов и других материальных ценностей»[984]. Перед погранвойсками была поставлена задача: тесно взаимодействуя с силами 40‐й армии, по-прежнему дислоцированными на севере, «создать своеобразную буферную зону, прочно отделив воюющий Афганистан от советской земли»[985]. В дополнение к оккупации Афганистана на глубину 100 километров, постановление П32/81 предписывало особый охранный статус десятикилометровой полосе к югу от границы; таким образом создавались две пространственные зоны, которые физически находились в Афганистане, но в административном отношении были переопределены как зоны безопасности СССР.

Слово, которым генерал Згерский обозначал расширенную пограничную зону — «зеленка», — весьма красноречиво: оно указывало на цвет растительности и одновременно — на название популярного антисептика. В феврале 1982 года началась «систематическая зачистка» севера. После первоначальных операций в провинции Кундуз пограничные войска перешли к своим следующим целям — Ташкургану и Андхою. «Кто бывал в Афгане, знает, что такое „зачистка“ кишлаков, — писал один пограничник. — Кишлак блокируют со всех сторон, а потом… На первом этапе для этих целей привлекались в основном вооруженные формирования афганцев, лояльно настроенных к установленному в Кабуле правительству»[986]. Освободившись от бюрократического контроля, пограничники почувствовали себя свободными. «Никакой писанины, никаких бумаг, никакой надоевшей канцелярщины», — отмечал Виталий Шевелев. «Только живая работа!» С ним соглашался другой пограничник: «Ныне модно критиковать „партийную машину“ и „тоталитарный режим“, — писал Дмитрий Мацнев. — А я замечу, что во многом благодаря именно четко налаженной партийно-политической работе нашим войскам удавалось выполнять поставленные перед ними задачи»[987]. Частота, с которой пограничники сравнивали свою операцию с Дорогой жизни, снабжавшей Ленинград в блокаду, была столь же ужасна, сколь и симптоматична[988].

И все же использование своей, «домашней» метафорики для описания чужого пространства было вполне уместно. В то время как погранвойска обеспечивали проникновение в афганское географическое пространство советского юридического пространства, комсомольские советники занимались конституированием совместного советско-афганского пространства посредством молодежных обменов. Практически с самого начала пребывания на афганской территории солдаты и советники видели в детях одновременно и скрытую опасность, и скрытые возможности. Моджахеды часто вербовали бездомных детей, чтобы те, выпрашивая хлеб у солдат, закладывали мины возле постов пограничных войск[989]. Летом афганские студенты отправлялись в «сытые стажировки» в Пакистан, «откуда к началу учебы студенты возвращались уже неплохо обученными боевиками, готовыми к террористической деятельности».

ДОМА действовала в нескольких направлениях. В некоторых провинциях она создавала студенческие трудовые отряды, которые должны были служить «мирной альтернативой пакистанским каникулярным вояжам»; через трудотряды прошло «более тысячи бойцов», готовых стать членами партии и служить государству[990]. В других провинциях, например в Баглане, устраивались летние лагеря, откуда детей перевозили в пионерлагерь на территории Киргизской ССР[991]. В Гильменде или Нангархаре дети из особенно непримиримых племен пуштунов или белуджей направлялись на долгосрочное обучение в Советский Союз. Однажды во время летних каникул учеников отправили смотреть устроенную ВЛКСМ и ДОМА этнографическую выставку под названием «Племена и народы ДРА», проходившую в Лашкаргахе, бывшем американском логистическом центре[992]. Программы, которые разрабатывались и расширялись в течение десятилетия, изначально были направлены на работу с сиротами и бездомными детьми, но вскоре стали рассматриваться как средство для перемещения «выходцев из племен, особенно детей вождей, других влиятельных лиц», в качестве долгосрочной военной тактики в «племенных зонах»[993].

То, что афганские дети прибывали на советскую территорию, в места, обычно предназначенные для «своих», советских детей, указывало: Москва стирала различия между «зарубежным» Афганистаном и «внутренним» Советским Союзом, и это неразличение выходило за рамки аннексии или территориальной экспансии. Афганистан, в котором правила НДПА, больше не являлся «зарубежным» пространством. Он, как и социалистические Ангола, Эфиопия или Мозамбик, стал активным участником происходившего между соцстранами процесса перемещения детей и видел свои «насущные интересы» в том, что они попадут из «родной» национальной обстановки в социалистическую[994]. Став объектом опеки со стороны ДОМА и советских погранвойск, афганские дети вошли в имперское пространство, которое связывало афганские земли с детскими домами и вузами СССР от Украины до Таджикистана; известен по крайней мере один случай, когда афганский мальчик был приглашен в качестве «гостя» в советскую приемную семью[995]. Многие были связаны с Советским Союзом временно, так как въехали в страну в рамках десятилетней образовательной программы обмена еще