женская сеть за репродуктивные права» и «Альтернативные пути развития в интересах женщин во имя новой эры», переосмысляли потребности женщин, превращая их из инструмента борьбы против сионизма или апартеида в осмысленную концепцию возрожденного феминистского интернационала[924].

М. С. Горбачев ускорил этот сдвиг, поскольку провозглашенная им гласность способствовала возвращению советского «метадискурса»[925]. Размышлять о необходимости говорить по-другому о социалистическом проекте ранее было запрещено, но после 1986 года партийных работников стали поощрять заниматься «реальной самокритикой», признавать «реальные проблемы» и предлагать «творческий подход», выходящий за рамки «экспериментов» 1970‐х годов. Призыв вернуться «к истинному Ленину» стал повсеместным. Однако вера в то, что опорные дискурсивные концепты могут быстро демократизироваться, оказалась наивной. «…попытка вернуться к „истинному“, „неискаженному“ Ленину означала слом образа Ленина как источника заведомо неоспоримой истины (то есть разрушение образа Ленина как „господствующего означаемого“…), а значит, и слом роли партии как „направляющей силы общества“, которая отталкивается от этой неоспоримой истины»[926].

Этот коллапс заметен в выступлениях членов делегаций КСЖ перед делегациями стран третьего мира. Истории освобожденных женщин Средней Азии по-прежнему выдвигались на первый план, но приметы авторитетного дискурса исчезли. Главный редактор журнала «Советская женщина» З. Е. Тимофеева, выступая в 1988 году перед участницами конференции индийских женщин-активисток, неофициально «процитировала» Ленина с целью объяснить актуальность 1920‐х годов: «Ленин тогда учил партию: „Нужна коммунистическая работа среди женских масс. А политическая работа включает в себя значительный кусок воспитательной работы среди мужчин. Мы должны вытравить старую, рабовладельческую точку зрения, до последних мельчайших корней ее и в партии, и в массах“»[927]. В речи по-прежнему фигурировали среднеазиатские женщины, но авторитетный дискурс, структурирующий их прошлое, исчез. Вскоре исчезла и сама эта тема. В 1990 году КСЖ отправил своих активисток на конференцию в Женеву для обсуждения ситуации в Казахстане, но исключительно в контексте опасности последствий ядерных испытаний для беременных женщин[928].

И все же перемены, инициированные Горбачевым, были не только дискурсивными. Под влиянием внешней политики «нового мышления» снисходительность СССР по отношению к представителям стран третьего мира уменьшилась. В городах Средней Азии стали проходить не только конференции «стран социалистической ориентации», но и совместные семинары СССР и ЮНЕСКО по детской грамотности[929]. Уверенность в том, что национальное государство есть главная арена политических конфликтов, ослабевала, и эту тенденцию ускорил принятый в октябре 1990 года в СССР Закон об общественных объединениях. И хотя закон регулировал все аспекты деятельности НПО, он впервые в советской истории признал эти организации; признавалось, в частности, что «люди существуют не только как граждане суверенных национальных государств и как члены других отдельных групп, но и как индивидуумы»[930]. Москва изменила свою позицию по вопросу о праве советского государства или его партнеров из стран третьего мира на монополию в решении всех общественных вопросов. Проблемы женщин вышли из-под опеки государства, стремящегося к полному контролю и стерилизации, подавляющего любое движение в зародыше.

Но если нет консолидированного общества, то в чем тогда роль КПСС, а тем более таких организаций, как КСЖ? Если советских граждан признали суверенными и многообразными личностями, не имеющими единого представителя, то трудно оправдать защиту КПСС советской Конституцией. И в марте 1990 года Горбачев отменил шестую статью Основного закона, которая характеризовала партию как «руководящую и направляющую силу советского общества». Похоже, Горбачев надеялся, что такие организации, как КСЖ, смогут сосуществовать с некоммунистическими НПО после того, как Союз Советских Социалистических Республик превратится в Союз Независимых Государств. Осенью 1990 года должностные лица КСЖ встретились с представителями ЮНИФЕМ (Фонда Организации Объединенных Наций для развития в интересах женщин), чтобы спланировать двухнедельный учебный курс, на котором экономисты по трудовым ресурсам Программы развития ООН будут «оказывать содействие <КСЖ> в разработке программы подготовки инструкторов для женщин-предпринимателей. Эти женщины впоследствии изменят программу обучения в соответствии с потребностями различных республик и других регионов СССР и сами будут обучать женщин-предпринимателей»[931].

Однако геополитика отправила подобные «возможные» сценарии на кладбище истории. Распад Советского Союза разорил женщин в финансовом отношении и уничтожил Комитет советских женщин. После СССР государствам-преемникам достался нелиберальный «надзорный» Закон об общественных объединениях. Однако достоинством этих неожиданных событий стал импульс, в результате которого вопросы о правах женщин стали решаться не в интересах национального государства, а в интересах отдельных людей. Те процессы, которыми Запад не мог управлять — взрывное распространение НПО, уход горбачевского СССР из третьего мира и распад СССР, — сыграли важную роль в том, что этот подход не изменился. После того как исчезли понятия «самоопределение» и «пролетарский интернационализм», ООН стала форумом, где западные лидеры могли выступать в роли передовых борцов за права женщин. Об удивительных изменениях свидетельствовал эпизод, произошедший на четвертой Конференции ООН по положению женщин в Пекине: делегаты встретили аплодисментами слова Хиллари Клинтон о том, что «права человека — это права женщин, а права женщин — права человека, раз и навсегда»[932].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Действительно — раз и навсегда: советское женское движение превратилось в примечание к иронической трансформации «сестринского» интернационализма. Советские активистки гордились своими достижениями в прошлом, но превратились в анахронизм в риторическом и интеллектуальном отношении в мире, где революция и национальное государство утратили свою роль авангарда как рабочего, так и женского движения. Однако в более широком смысле установка активисток КСЖ — считать афганок своего рода символом самого угнетенного класса — была не только советским явлением. Европейские левые в 1980‐х годах считали РАЖА символом «свободы» и «демократии», но мало интересовались реальной политикой этой организации. Между тем газета РАЖА провозглашала, что организация выступает не только за «свободу, демократию и права женщин в Афганистане», но и против «позорного пятна» — присутствия иностранных войск в Саудовской Аравии, которое само по себе является «явным признаком интервенции и политики канонерок». РАЖА поддерживала «справедливую борьбу народов Палестины, Южной Африки, Эритреи, Ирана, Кашмира, Латинской Америки и других стран против фашистских режимов на своих землях»[933]. Афганские женщины по-своему понимали глобальную справедливость, просто никто из иностранцев не хотел их слушать.

После того как Афганистан утратил свою геополитическую значимость, бедственное положение афганских женщин стало привлекать к себе гораздо меньше внимания. Европейским социалистам и американским правозащитникам стало незачем «открывать» афганскую женщину в качестве символа своих гуманистических устремлений. В Human Rights Watch Афганистан был