сестрами, но их собеседницы слишком часто оказывались всего лишь бедными родственницами в единой мировой семье женщин, проникшихся классовым сознанием[912]. Так, выступавшие на семинаре активистки ДОЖА не рассматривали паранджу как первостепенную проблему для женщин. У них, как и у мулл Нангархара, с которыми столкнулся Гиоргадзе, имелись собственные цели в своих провинциях, и ради достижения этих целей они были готовы заручиться советской поддержкой. Но мало кто из них рассматривал экономическую эксплуатацию и национальное государство в качестве важнейших вопросов и арены политической конфронтации. Они взяли на вооружение материальный, моральный и — до некоторой степени — риторический арсенал Советского Союза, но совершенно не усвоили субъектность советского авторитетного дискурса. Вторичное присвоение (реапроприация) активистками ДОЖА этого дискурса говорило не только об их творческих способностях, но и о бессилии советского глобального проекта сотворить мир по правилам собственной риторической и институциональной грамматики.

Это ознаменовало начало снижения дискурсивной уверенности и появление некоего разрыва в советском подходе к «женскому вопросу». Советский проект коренным образом изменил бывшие колонии Российской империи (и ряд территорий за ее пределами) и дал женщинам надежду на новые перспективы. Видеть вживую в кабульском «микрорайоне» советскую женщину-инженера, получать журнал «Советская женщина», где печатались фотографии женщин-трудящихся, выполнявших самые разные работы, — все это не было фантазией. И тем не менее главное, что говорили советские женщины, по-видимому, ускользало от афганок. «Многое из того, что называют „политикой“ в узком смысле, по-видимому, основывается на стремлении к определенности даже ценой честности, на стремлении к анализу, который навсегда сохранит свою актуальность и не будет подлежать пересмотру», проницательно написала автор обзора идей марксистского феминизма[913]. Как долго могут сохранять действенность старые термины общности, такие как «мы» или «женщина»?

ОТ «ЖЕНСКОГО ВОПРОСА» К ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА

Подобно тому как теоретические подходы КСЖ и ДОЖА к проблемам афганских женщин с самого начала были весьма запутанными, так и практические условия работы женщин-активисток на местах оказались весьма непростыми. Комсомольские советники писали в докладах о нападениях моджахедов на женские школы, а кровавая история НДПА мешала привлечению новых активисток[914]. В Гильменде, по словам одного советника, девушки боялись вступать в ДОМА из страха за свою жизнь. Другие медлили из‐за внутрипартийных споров. Когда один советник спросил девушек из Лашкаргаха, почему они не вступили в ДОМА, одна ответила ему вопросом на вопрос: «А в какую мы организацию вступаем — в халькистскую или парчамистскую? Вы сначала сами разберитесь, а потом нас агитируйте»[915]. Но корни самой серьезной проблемы ДОЖА залегали глубже. Подавляющее большинство афганских женщин было непричастно к государственной экономике и, следовательно, оставалось вне сферы влияния ДОЖА. Женская организация пыталась преодолеть этот разрыв путем создания «комитетов домохозяек», но в отчетах часто отмечали «слабую активность женщин-домохозяек, большинство из которых вообще теряют всякую связь с комитетами ДОМА после выхода замуж. Обуславливается это национальными традициями, законами шариата»[916].

Так значит, Мина была права? Один комсомольский советник в Гильменде убеждал свое руководство в Кабуле, что «о значении и важности работы на местности, в кишлаках говорить не стоит <…> Если руководство ПК не понимает, что в стране 90 % крестьян, то ставка <на „рабочую молодежь“> не поможет»[917]. Другой советник сообщал из северного Афганистана, что парады привлекли большое количество активисток ДОЖА, многие из которых были работницами на текстильной фабрике в Пули-Хумри[918]. Однако, добавлял он, плацдармами ДОМА служили женская парикмахерская и пошивочное ателье: ситуация, далекая от того, о чем мечталось. А за пределами столицы, в провинции, работа ДОМА по женскому вопросу носила «чисто эпизодический характер» из‐за «ведомственной разобщенности, непонимания значения и необходимости совместной деятельности, из‐за отсутствия взаимоуважения и взаимопонимания»[919].

Похоже, права была не только Мина, но и Нарси Хуссейн. Не являлось ли «решение женского вопроса» под эгидой 40‐й армии иллюзией с самого начала? Одна американка, работавшая в лагере беженцев недалеко от афгано-пакистанской границы, вспоминала, как встретила «жарким днем в мае 1984 года группу одетых в черное женщин, с усталыми, но полными достоинства лицами». По их словам, их изнасиловали советские солдаты, а десятки членов их семей были убиты. Они покинули свои дома «в ста милях отсюда и шли несколько дней, изнывая от жажды: чтобы добыть влагу, им приходилось есть грязь»[920]. За сотни миль в другом направлении чехословацкие разведчики, базировавшиеся в Исламской Республике Иран, установили, что афганские беженки вербуются в смертницы для совершения терактов в Ливане. По словам одного из разведчиков, семьи смертниц получали за это рабочие места, жилье и иранские паспорта[921]. Некоторые афганские женщины оказывали сопротивление. Группа Мины Кешвар Камаль, называвшаяся «Революционная ассоциация женщин Афганистана» (РАЖА), строила больницы, школы и детские дома в Афганистане и в пакистанских лагерях беженцев. Но Мина была убита в феврале 1987 года в ходе (как это ни кажется невероятным) совместной операции афганской Службы государственной безопасности (ХАД; аналог советского КГБ) и Исламской партии Афганистана («Хезби-Ислами»). В любом случае у афганских женщин было слишком много врагов и слишком мало друзей.

И все же происходившее в Афганистане прямо зависело от глобальных сдвигов в возможностях политического противостояния женщин. В период между конференцией в Мехико в 1975 году и конференцией в Найроби в 1985 году число НПО и независимых активистов, которые действовали наряду с государственными делегациями, увеличилось в четыре раза[922]. Несмотря на то что СССР и ДРА жестко подавляли подобные организации, мысль о том, что государство — не единственный законный представитель всех женщин в своих границах, постепенно укреплялась. На конференции в Мехико известную феминистку Бетти Фридан озадачил господствующий тон, а в Найроби делегация США (Алан Кейс и Морин Рейган) отвергла параграф заключительного доклада, где говорилось о проблемах палестинских и южноафриканских женщин, поскольку внимание было уделено только двум этим национальным группам[923]. Американцы, возможно, руководствовались политическими мотивами, но подобная точка зрения была созвучна более широким переменам. Действительно, отчасти из‐за того, что администрация Рейгана прекратила американское финансирование организаций, которые делали аборты или пропагандировали их как средство контроля рождаемости, такие давние инструменты «женской политики», как Международная федерация планирования семьи, остались ни с чем. Возник вакуум, который могли заполнить мелкие акторы, заинтересованные в образовательных программах, которые рассматривались как часть движения за контроль рождаемости. Такие группы, как «Глобальная