Однако надо прислушаться к тому, что считали нужным сказать сами активистки Комитета советских женщин. Одна из выступавших, С. Я. Турчанинова, говорила о том, как советская модернизация преобразовала целое поколение женщин Средней Азии. Она указала, что Москва вложила огромные средства в «строительство крупных социалистических предприятий хлопчатобумажной и шелковой промышленности в Средней Азии», но «женщин Востока» все еще приходилось «привлекать на производство»[896]. В 1920‐х годах, объяснила докладчица, по планам обмена опытом «местные женщины» из Центральной Азии отправлялись в текстильные центры России и Украины. «Здесь, — добавила она, — работницам-практиканткам были созданы все необходимые условия для повышения культурного уровня, для успешного освоения современной техники и достижения профессионального мастерства»[897].

Как и ее коллега Бекмаханова, Турчанинова оперировала фразами-цитатами из арсенала авторитетного дискурса («крупные социалистические предприятия», «богатый революционный и жизненный опыт», «активное участие» и т. д.). Многие из этих фраз представляли собой «сдвиг роли автора», при котором неясно, кто и что делает: «В подобном сокрытии фигуры автора участвуют и другие механизмы авторитетного языка, включая механизмы макроуровня — такие, как организация логической и нарративной структур дискурса»[898]. Но общий смысл был ясен. Производство и труд, а не буржуазные философствования о «гендере», пробуждают нас и заставляют осознать свое отчуждение. Истинные прогрессистки не упускали случая позлорадствовать по поводу дутого главенства «национальной культуры» и (с оговорками) мифической всемирной солидарности женщин. Они признавали свою экономическую отчужденность и утверждали свою активную роль в индустриальной экономике благодаря демократизации средств производства.

Отметим еще раз любопытную и тревожную симметрию между советской и западной позициями по «женскому вопросу». Советские активистки ясно понимали, что «власть» связана с экономикой, а «освобождение» — с демократизацией средств производства. Путь к раскрепощению женщин лежит через образование и труд. Однако такое представление о справедливости по отношению к женщинам по-прежнему замыкалось на национальной экономике как надлежащем масштабе для освобождения. Вот почему очевидное возражение — фабрики, на которых афганские женщины гипотетически должны были работать, оказывались неконкурентоспособными, — упускало самое главное: верховенство политики. Однако по другую сторону железного занавеса такие понятия, как «женщина» и «гендер», стали достаточно значимыми категориями, способными отделиться от понятий «работница» и «класс». Вот почему, по мнению французских теоретиков, не было явного противоречия между осуждением советских преступлений против женщин и задачами построения социализма в одной (их собственной) стране; гендер и экономика воспринимались уже как не зависящие друг от друга вопросы.

Как бы то ни было, деятельность маргинальной беженки Мины и предательство угодивших в лапы финансовых спекулянтов французских левых не могли поколебать уверенности московских активисток в правоте своих убеждений. Однако наступила очередь говорить для самих афганок. Что могли они привнести в эту социалистическую дискуссию?

ДАЙТЕ МНЕ СКАЗАТЬ!

К выступлениям активисток ДОЖА нужно подходить с учетом нескольких общих соображений. Большинство афганцев было неграмотно, однако это не относилось к женщинам — участницам семинара: все они были родом из северного Афганистана или Кабула[899]. В архивных документах не указывается этническая принадлежность женщин, зато складывается впечатление, что все афганские женщины на конференции говорили по-русски[900]. Кроме того, нужно помнить о том, как разные акторы, сталкиваясь с советским государством, приспосабливали свою речь к ожиданиям аудитории[901]. Тем не менее происходившее было необычно: активистки ДОЖА умело использовали «цитатный» советский дискурс, но, когда их просили выступать экспромтом, начинали описывать свой мир по-своему.

Некоторые из заранее подготовленных выступлений активисток ДОЖА были неотличимы от аналогичных высказываний принимавших их хозяек. Так, Джамиля Нахид, глава делегации, представила гостей как группу женщин, преданных делу «осуществления, реализации и сохранения прав афганских женщин, которые были предусмотрены революционным порядком страны. Народно-демократическая партия Афганистана — партия рабочего класса, партия всех трудящихся страны». НДПА, продолжала она, является защитницей этих коллективных прав. Партия, пояснила Нахид, «с большим вниманием подходит к разрешению женского вопроса в Афганистане и прилагает все усилия для дальнейшего вовлечения женщин в национальную жизнь страны. Женщинам Афганистана выпала огромная честь со всем народом твердым шагом идти по широкой открывшейся перед ними дороге и решать вопросы, стоящие перед страной, и вместе с ней преодолевать все трудности»[902].

Нахид усвоила витиеватую фразеологию своих наставников: конструкции из отглагольных существительных («осуществление, реализация и сохранение прав афганских женщин»), устойчивые повторяющиеся определения («огромная честь», «с большим вниманием») и особые «именные конструкции» — существительные с определениями, выраженными причастными оборотами, принадлежащими к авторитетному дискурсу, например «по широкой открывшейся перед ними дороге»[903]. Другие члены ДОЖА интерпретировали афганское прошлое в терминах, заимствованных из советской историографии, отмечая, что до революции женщины жили «под гнетом феодальных и дофеодальных условий» и «общеэкономической отсталости». «Жизнь афганской женщины была ограничена четырьмя стенами дома» и «там муж сидел в доме, или саду, и у него не было другой работы, кроме отдыха», пока женщины выполняли непосильную работу: собирали хворост, воспитывали детей, носили питьевую воду «за десятки километров от дома» и выращивали урожай[904]. Здесь снова сказалась разница между советским дискурсом и зарождающейся на Западе феминистской концепцией «патриархата». Коммунисты признавали, что мужчины доминируют над женщинами, но возлагали вину на экономический базис, а не на идеологическую надстройку.

Эта штампованная риторика не была приметой только данного семинара. Попав из «третьего» во «второй» мир, афганские женщины учились применять марксистские шаблоны к своей ситуации. Например, одна афганка, занимавшаяся в Восточной Германии исследованием истории афганских женщин, утверждала (вслед за Марксом): «Каждый, кто сколько-нибудь знаком с историей, знает также, что великие общественные перевороты невозможны без женского фермента. Общественный прогресс может быть точно измерен по общественному положению прекрасного пола („дурнушек“ в том числе)»[905]. «Дофеодальное» состояние Афганистана, как это ни парадоксально, требовало, чтобы профсоюзы призывали женщин бороться за право трудиться на производстве. Только тогда «женщина сможет занять то же общественное положение, что и мужчина»; только тогда женщины смогут начать «длительный и сложный процесс преодоления вековых традиций». Исследовательница просто кристаллизовала каноническую мудрость прежних левых: чем заявлять какому-нибудь профсоюзному мужлану-активисту, что «никто из нас не станет слушать его», женщинам правильнее было бы объединиться с профсоюзами как с важнейшим институтом политической борьбы в масштабе национального государства[906].

На конференции в Москве после того, как с заранее подготовленными речами выступили активистки ДОЖА, слово взяла глава советской делегации