самым Москва лишний раз подчеркивала свою прогрессивность, особенно по сравнению с Вашингтоном, где контролируемый республиканцами Сенат заблокировал принятие конвенции. В глазах диктаторов из стран третьего мира Конвенция только усиливала доминирование национального государства как оптимального масштаба для политической деятельности женщин. В этих странах инспирированные Конвенцией доклады о положении женщин составлялись исключительно местными наблюдателями и заверялись комитетом самоназначенных «экспертов» из стран третьего мира. И если кто-то утверждает, что Конвенция оказалась бесполезна, то происходит это не из‐за женоненавистничества, а потому, что она узаконила угнетение под эгидой «культуры»[846].

Но вернемся в Кабул. Апрельская революция усложнила политические вопросы, связанные с женщинами. После последовавшего за переворотом кровопролития Ратебзад и другие парчамисты были отправлены в качестве послов в страны Восточного блока. Ратебзад нашла убежище в Белграде, откуда можно было быстро долететь до Праги, где занимал пост посла ее муж Бабрак Кармаль[847]. С 1978 по 1979 год на монополию в решении проблем женщин претендовала халькистская группа «Женская народная организация». Члены ДОЖА позднее отмечали, что «эта организация работала незаконными методами, боролась против группы Амина и, в итоге, стала активной участницей свержения Амина»[848]. В любом случае после 1978 года постепенность в решении «женского вопроса» была отброшена, хотя готовность решать этот «вопрос» в рамках концепции (коммунистического) национального государства осталась в силе.

Советское вторжение привело к власти ранее живших за рубежом парчамистов. Ратебзад приехала в Кабул вместе с Кармалем, теперь Генеральным секретарем НДПА, и заняла пост министра просвещения. В ноябре 1980 года состоялась первая общенациональная конференция ДОЖА, в которой приняли участие более двух тысяч афганских женщин и двадцать одна иностранная делегация[849]. В речах звучали указания на классовые ценности, пропагандировалась «продуктивная работа» как «первое и наиважнейшее условие равенства мужчин и женщин <и> единственный путь к устранению экономической зависимости женщины и развитию ее способностей и талантов»[850]. В 1981 году был открыт первый женский клуб, возобновилось издание «Женщин Афганистана» на дари, пушту и английском, была запущена ежедневная 30‐минутная радиопрограмма и еженедельное часовое телешоу. В ноябре 1982 года в ДОЖА состоялась международная конференция советского Комитета солидарности со странами Азии и Африки, на которой Ратебзад выступила с программной речью. В начале 1980‐х годов ДОЖА приняла участие в ряде международных антифашистских и социалистических женских конференций[851]. Поскольку ООН делегировала решение проблем женщин национальным государствам, члены ДОЖА смогли посетить и Всемирную конференцию ООН по положению женщин в Копенгагене в 1980 году.

ДОЖА громко заявляла о своих беспрецедентных успехах, но в сельской местности эта организация едва ли имела какие-либо шансы на существование. Как сообщалось, в некоторых пропагандистских мероприятиях ДОМА в Тахаре приняли участие 500 девушек и молодых женщин[852]. Нодар Гиоргадзе, прибыв в Джелалабад, высоко оценил подвиг пяти девушек из лицея в уезде Сурхруд: по его словам, «не испугавшись их, девушки обезоружили бандитов и доставили на фильтрационный пункт»[853]. «Во время другой операции девушки Зармина, Фаима, Захида и Валга задержали двух душманов, переодетых в женскую одежду и пытавшихся уйти в горы». «Рейды» НДПА по женским школам в провинции Лагман показали, что в первых классах посещаемость близка к 100 %, однако чем старше класс, тем посещаемость ниже. В одном женском лицее на занятия ходили только 68 % из списочного состава учениц[854]. Во многих провинциях отделы ДОМА по работе с женщинами месяцами оставались без сотрудниц, что тормозило всю работу[855]. В других местах, как, например, в провинции Фарьяб, у ДОЖА отсутствовала прямая рабочая связь с ДОМА, и потому женская организация «стремится обособиться, замкнуться в себе», отдаляясь от молодежной[856].

Советский Союз был не единственным возможным партнером для международного сотрудничества. Осенью 1981 года Французская социалистическая партия (ФСП) пригласила Мину Кешвар Камаль из РАЖА выступить на своем съезде. Вновь избранным президентом Франции стал Франсуа Миттеран, и, таким образом, ФСП пришла к власти в стране. Незадолго до приезда Мины Миттеран, выступая на Международном совещании по сотрудничеству и развитию в мексиканском городе Канкун, заявил о солидарности Франции с «профсоюзными активистами, которые томятся в тюрьмах; безработными, которые продают свою кровь, чтобы выжить; индейцами, которых преследуют в их собственных лесах; бесправными рабочими <и> безземельными крестьянами»[857].

Мина Кешвар Камаль выступила перед европейскими левыми, находившимися тогда на поворотном этапе своего пути: социал-демократы и социалисты выступали против советской и американской гегемонии, ставили проблему занятости выше проблемы инфляции и не скрывали своего сочувствия к левацким повстанцам. На съезде социалистов Мина появилась на сцене вместе с бойцами сальвадорского, гватемальского и намибийского сопротивления и заслужила «самые громкие аплодисменты». Социалистические лидеры Франции впервые приступили к управлению страной с намерением проводить весьма спорную экономическую политику (один из них прямо заявил: «Банкиры или мы!»). В такой момент мощный гуманистический талисман оказывался для них как нельзя более кстати[858]. Все это не понравилось советскому гостю, заведующему Международным отделом ЦК КПСС Б. Н. Пономареву: в знак протеста он вышел из зала заседаний съезда. Во Франции Мина провела переговоры с премьер-министром Пьером Моруа и генеральным секретарем Социалистической партии Лионелем Жоспеном. Затем она побывала в Бельгии, Германии и Норвегии, где слушатели воспринимали ее как символ справедливости, не запятнанный американским или советским империализмом. В Западной Германии Мина встретилась с сотрудниками министра иностранных дел Ганса-Дитриха Геншера и объяснила им, что афганцы «не хотят ни советской, ни американской гегемонии. Мы боремся за мир во всем мире»[859].

Однако отношение к таким посланникам третьего мира, как Мина, вскоре стало меняться. Прежние представления о справедливости не выдерживали противодействия. Как только ФСП национализировала французскую промышленность, спекулянты, «охотники за легкой наживой», подвергли атаке французский франк[860]. Быстро выяснилось, что «ресурсы, сосредоточенные в руках примерно двадцати банков, могут свести на нет усилия национальных монетарных властей»[861]. Возможно, Франция смогла бы защитить свою валюту, если бы Миттеран склонился в сторону определенного политического решения: лучше жить в зоне немецкой марки, чем в общеевропейской валютной зоне. Но вместо того чтобы укрепить экономическую справедливость в рамках социалистического национального государства против «пиратов экономической взаимозависимости», ФСП пошла по пути примирения международного финансового капитала с социал-демократией[862]. Миттеран объявил «поворот к жесткой экономии» (tournant de la rigeur). «Капитал, — резюмирует один историк, — победил в битве воль и идеологий. Социалистический эксперимент провалился. Миттерану удалось только одно: раз и навсегда уничтожить