Ачакзаев — таких, как любящий выпить и вполне «светский» Муслим, — мало интересовало сотрудничество с религиозными экстремистами[1147]. Поссорившись в 1984 году с Зия-уль-Хаком, Муслим бежал в ДРА, где получил звание генерала афганской армии. Через несколько дней после его дезертирства, в середине мая 1985 года, Зия-уль-Хак объявил награду в миллион рупий тому, кто сможет взять предателя в течение трех дней живым или мертвым. Для НДПА, боровшейся за расширение своей «социальной базы», бандит-ачакзай и многотысячная армия его соплеменников были желанными партнерами.

Но в переходе Муслима на сторону ДРА были и более тонкие моменты. Возникает вопрос, почему пакистанские спецслужбы не стали более настойчиво склонять на свою сторону племена южных пуштунов-дуррани? В конце концов, у племен Кандагара или провинции Гильменд не было недостатка в антиправительственных настроениях, однако Исламабад не включил их в пешаварский «Альянс семи». Причиной, как объясняет Майкл Барри, послужила миссия Исламабада по преобразованию возможностей пуштунского самоопределения. Начиная с середины 1970‐х годов Пакистан вступил в партнерские отношения с афганскими пуштунскими исламистами «низшей касты», которые, хотя никогда не были интегрированы в пакистанский истеблишмент, — как пакистанские «патаны», принадлежащие к «высшей касте», — тем не менее очень хотели получить возможность захватить власть в Кабуле. Договоренность между такими выскочками-баракзаями и пакистанской Межведомственной разведкой (ИСИ) была очень простой: «Если афганские пуштунские исламисты… надолго закрепятся в Кабуле, они ограничат афганский светский национализм (включая его пресловутый марксистский вариант) и заменят его „исламской“ идентичностью, тесно связанной с пакистанскими интересами — постоянным признанием линии Дюранда и главенством пакистанской дипломатии; при этом должна исчезнуть любая возможность индийского политического влияния в Кабуле»[1148]. По этой логике, таджикские исламисты, такие как Ахмад Шах Масуд, были полезными временными союзниками, а марксисты, секуляристы и пуштунские националисты — врагами. Подобно тому как генералы-пенджабцы успешно отвели пуштунам «высших каст» роль младшего партнера в пакистанском государстве, где они сами доминировали, так и афганские пуштуны-гильзаи будут играть вторую по значимости роль в перевернутой Дурранийской империи: управление должно осуществляться из Пенджаба, а не из Кандагара; управлять должны пенджабцы и исламисты-гильзаи, а не националисты-дуррани.

Однако, перетянув на свою сторону Муслима, Провинциальный комитет НДПА мог создать широкий союз марксистов из числа дуррани и секуляристов, необходимый для отражения натиска пакистанцев и гильзаев. В отличие от того, как это происходило в прошлом, пуштун-ахмадзай (Наджибулла) мог оказывать сопротивление Пакистану при поддержке пуштунов-мухаммадзаев из Кандагара[1149]. Использовать пуштунскую политику Зия-уль-Хака для того, чтобы ачакзаи, исторические конкуренты мухаммадзаев, перешли на сторону НДПА, превращая племенной союз в пограничное государство, было весьма разумно. И несмотря на то, что таких бандитов, как Муслим, мало интересовал советский проект государственного строительства, искушение в виде военной формы, дорог и таможенных постов было слишком сильно, чтобы предприимчивый полевой командир мог ему сопротивляться.

Но именно по вышеизложенным причинам возникали и риски. Сальников писал о том, что «на юго-западе Кандагара вблизи дороги живет племя ализаев. Они не идут на контакт с народной властью. Часто совершают диверсии в городе, вступают в схватки с постами Царандоя и армии. Все попытки провинциальных властей договориться с этим племенем не дают пока результатов»[1150]. Другие племена ассимилировались и даже дали НДПА «несколько лучших генералов афганской армии советской эпохи»[1151]. Тем не менее пестрый ковер племен и альянсов создавал дьявольски сложную проблему. Спустя неделю после того, как силы Царандоя столкнулись с ализаями в юго-западных районах города, двое ачакзайских старейшин явились к губернатору: «По расположению ачакзайских постов нанесен удар авиацией. Вожди считают, что это сделано из подстрекательских соображений: кому-то не нравится, что ачакзаи хотят заключить договор с народной властью о взаимном ненападении. Они предупредили: если еще раз повторится, начнут войну»[1152]. В то же время нурзайские племена, которые с давних пор враждовали с ачакзаями (к которым принадлежал Муслим), считали дорогу Кандагар — Спинбульдак своей собственностью[1153]. Что было делать? Провинциальный комитет нуждался в бойцах, но передача власти в руки Муслима грозила усилить пуштунскую гражданскую войну, которую Кабул отчаянно пытался интернационализировать — направить против Пакистана.

Как и следовало ожидать, неприятности начались в первый же день, как только две тысячи бойцов Муслима вошли на афганскую территорию. В Спинбульдаке они отказались пройти регистрацию по правилам государственной погранслужбы[1154]. Многие палили в воздух — радовались возвращению на «родину». Командир пограничного поста, возмутившись, арестовал старшего командира в отряде Муслима и запер его в сарае. Узнав об этом, Муслим помчался к посту. Там он избил офицера, порвал ему форму, связал и бросил в багажник машины. Затем вернулся в Кандагар, приволок связанного пограничника в кабинет губернатора и свалил его на губернаторский письменный стол. «Вот, — крикнул он, — эти мерзавцы, вот эти политические глупцы пытались помешать моему народу вернуться на родину, они встали между революционной властью и народом, они допустили проступок, который должны смыть своей кровью. Не я им судья, поэтому сдаю обоих шайтанов в ХАД».

С такими союзниками нужны ли враги? Контролируя границу, Муслим начал взимать плату со своих конкурентов-нурзаев за проезд через перевал. Надир-хан, глава тамошнего племени нурзаев, пригрозил убить местного командира «Хезби-Ислами» Юнуса Халиса (своего будущего зятя), если тот не снабдит его оружием[1155]. Когда Сальников приехал в Спинбульдак в ноябре 1985 года, все нурзаи уже покинули Афганистан[1156]. А в начале 1986 года антиправительственные отряды мухаммадзаев штурмовали Спинбульдак, где «исматовцы дрались отчаянно, но превосходство в оружии не обеспечило им шансов на безусловную победу»[1157]. В ответ Муслим выдвинул ультиматум: либо ему дадут советские танки, либо он вернется в Пакистан[1158]. Советское руководство отказалось дать танки, предложив вместо этого провести вдоль границы ночные бомбардировки. Как объяснял Сальников, Муслим «забывал (или не знал), что в революции и войне у каждого свое место. Его место было на границе, задача — надежно прикрыть ее отрядами племени ачакзаев».

Это рассуждение Сальникова показывает, что произошли большие перемены. И королевство Захир-шаха, и республика Дауда представляли афганское «правительство» как единое целое[1159]. В международных документах этот тезис звучал убедительнее, чем в действительности: рубежи и границы составляли единый фронт, который маскировал пустоты во внутреннем управлении. Государственная погранслужба представляла собой «край» афганского территориального государственного пространства, которое в своих столкновениях с другими государствами выступало как некое единство. Другими словами, как писала Анна-Мари Слотер, «основополагающая предпосылка государственного суверенитета традиционно подразумевала, что члены