что существует риск того, что Турция, Иран, Центральная Азия, Афганистан и Пакистан превратятся в «фундаменталистский пояс»[1252]. А по мнению пакистанских политиков, Индия пыталась заручиться поддержкой Вашингтона в антиисламском крестовом походе от Бабри до Багдада[1253]. Исламабад не мог не ответить на этот вызов. В ноябре 1992 года Министерство образования отменило льготные квоты для афганских беженцев в пакистанских университетах, а еще через месяц власти заставили все афганские политические партии, действовавшие на территории Пакистана, прекратить свою деятельность[1254]. В середине января 1993 года правительство объявило, что 3,3 миллиона афганских беженцев должны вернуться на родину[1255].

Пока поддерживаемые Пакистаном отряды вели бои за Кабул, в Кандагаре ситуация, которой когда-то управляли советники из СССР, вышла из-под контроля. «Дорога из Кандагара в Кветту, являющаяся важнейшим звеном экономики Кандагара, контролировалась многочисленными вооруженными отрядами, и каждый взимал мзду с дальнобойщиков и других проезжающих»[1256]. Устав поддерживать Гульбеддина Хекматияра, но не доверяя и местным полевым командирам, не дававшим пакистанцам права на транзитный проезд грузовиков, пакистанская военная верхушка начала переговоры с так называемыми талибами — воинствующими исламистами, выучившимися в пакистанских медресе, — об освобождении дорог для проезда пакистанских дальнобойщиков. 12 октября 1994 года ополченцы-талибы захватили Спинбульдак, а 4 ноября — Кандагар. В декабре 1994 года они установили систему единого платного проезда на дороге Кветта — Кандагар, открыв маршрут для пакистанских грузов. Вскоре правительство Беназир Бхутто установило торговые связи с Туркменистаном.

Талибы продвигались все дальше на север и 26 сентября 1996 года захватили Кабул. Теперь Наджибулла был действительно обречен: после того как персонал миссии ООН улетел из города последним рейсом, отряды талибов ворвались в здание. «На следующее утро Наджибулла и его брат были найдены повешенными на посту ДПС на кольцевой развязке „Ариана“ в центре Кабула. Труп Наджибуллы был связан веревками, чтобы не развалился. В рот и в карманы ему насовали банкноты, из ноздрей его брата торчали пучки сигарет, что символизировало продажность и предательство»[1257].

Публичное надругательство талибов над телом Наджибуллы, не говоря уже о месте, из которого похитили бывшего президента, весьма показательно. Захир-шах и Дауд представляли персоязычное государство, отчужденное от пуштунского населения Афганистана и в то же время интегрированное в международную систему; Тараки и Амин предприняли неудачную попытку превратить Афганистан в пуштунское национальное государство, отвергавшее интернационализм; Наджибулла, как реформатор, попытался заставить кабульский режим говорить, действовать и существовать по-пуштунски и в то же время вписаться в нелиберальные интернационалистские структуры. Наконец, возникшее на короткое время окно возможностей — благодаря трансформации ООН и осаде Кабула моджахедами — позволило Афганистану предстать на международной арене в качестве Исламского Государства Афганистан (как назывался преемник ДРА), которое вступило в ту самую организацию, чья кабульская миссия дала убежище Наджибулле. Теперь, однако, ситуация, в которой еще недавно пребывали Наджибулла, Исламское Государство Афганистан и признававшая их обоих ООН, разом поменялась: восторжествовала перелицованная идея афганского государства под властью пуштунов — государства, которое поддерживало только прямые двусторонние международные отношения с избранными партнерами. Такая концепция подразумевала полный разрыв традиционных отношений Афганистана с миром. Лидер талибов Мохаммад Омар пренебрег Кабулом и почти безвыездно проживал в Кандагаре, бывшей столице Дурранийской империи и одновременно — святом месте, где хранится мантия пророка Мухаммеда. Публично облачившись в эту мантию в 1996 году, Омар принял новый титул. В отличие от Тараки, он не стал объявлять себя «вождем пуштунов». В отличие от всех лидеров Афганистана, начиная с Дост-Мухаммед-хана и заканчивая Амануллой, он не величал себя эмиром — сувереном, который проводит волю Аллаха в пределах вверенного ему государства. Он даже не называл себя «шахом» — персидским наименованием монарха, которое использовали Аманулла и мусахибанская элита. Омар избрал для себя арабский термин «амир аль-муминин» (повелитель правоверных), что узаконивало его правление не через государство, а через транснациональную религиозную общину. Вместо персидского, французского или английского языков, которые раньше помогали афганским лидерам приобщиться к международной системе, мулла Омар говорил только на пушту и по-арабски и почти не встречался с чужаками. Тем не менее «высокий средневековый подход» талибов был не столько прямым отказом от «высокой современности», сколько патиной неотрадиционалистских практик, приложенных к постмодернистскому государству. Отвергнув территориальные идеи национального государства, талибы создали «мобильное государство», где ведущую роль играл шариатский суд; государство, передвигавшееся на японских пикапах и защищавшее себя советским оружием.

Пакистан обезвредил пуштунский национализм. Когда заместитель главы посольства США в Исламабаде посетил управляемый талибами Кандагар, его вывод был однозначным: «Для интересов Пакистана правительство талибов в Кабуле было бы настолько идеальным, насколько это вообще возможно в Афганистане. Несмотря на то что движение „Талибан“ — пуштунское, оно, похоже, не посягает на ту часть „Пахтунистана“, которая остается на пакистанской стороне от линии Дюранда. Таким образом, этнический фактор при правительстве талибов сыграет положительную, а не отрицательную роль, как в прошлом»[1258]. Пуштунская государственность была преобразована и реализована в сотрудничестве с пенджабцами. Исламабад наконец обрел желанную стратегическую безопасность. Джалалуддин Хаккани подтвердил: «На восточной границе Пакистана находится Индия — вечный враг Пакистана. Благодаря правительству талибов в Афганистане Пакистан имеет непревзойденную стратегическую глубину в две тысячи триста километров»[1259]. К концу 1990‐х годов талибы захватили бóльшую часть севера и Хазараджата, попутно расправляясь с шиитами. Независимыми оставались только небольшие участки на северо-востоке Афганистана, такие как Панджшерская долина. Оттуда Ахмад Шах Масуд написал открытое письмо американскому народу, где говорилось: «Афганистан уже во второй раз за одно десятилетие стал оккупированной страной»[1260].

И Масуд был прав. У афганского государства имелись весьма ограниченные возможности для международного сотрудничества. Как ни парадоксально, в то самое время как зерновые поставки ООН подпитывали захваченный Кабул, место Афганистана на Генеральной Ассамблее ООН продолжало занимать Исламское Государство Афганистан, а не «эмират» талибов, который признали только Пакистан, Саудовская Аравия и ОАЭ. При этом кабульский режим не был всего лишь марионеткой в руках своих покровителей: как ни давил Эр-Рияд на талибов, чтобы заставить их выдать бывшего саудовского подданного Усаму бен Ладена, те отказывались это сделать, даже рискуя потерять помощь Саудовской Аравии[1261]. Отношения с другими соседями были нестабильными. После того как этнические туркмены бежали от талибов в соседний Туркменистан, Ашхабад выполнил требования Кабула вернуть беженцев, которые затем были убиты[1262]. Режим Туркменбаши провел с талибами несколько неформальных переговоров на высоком уровне о прокладке трубопроводов, но от официального дипломатического признания уклонился. Отношения