противоположные чувства высшей любви и самой крайней жестокости, высоты сострадания — и предела бессердечия». В такой атмосфере свидетельство человеческого достоинства в условиях осады может оказать ужасное воздействие. Дикинсон записывает свою реакцию на ужасное массовое захоронение детских трупов, но продолжает: «Уходя, я увидел зрелище, которое потрясло меня еще больше. Молодая женщина, закутанная в шали, тянула сани с маленьким деревянным гробом на них. Было ветрено, и путь был очень неровным. Санки натыкались на замерзшее препятствие, и гроб отрывался, и она ставила его снова, пытаясь удержать, когда тянула, как ребенка».

Широко распространенные случаи отказа от детей произвели глубокое впечатление на американцев, которые не понаслышке знали об ужасных условиях в детских домах: то, что родители бросили своих детей на произвол судьбы, было сильнейшим свидетельством их отчаянного душевного состояния. Иногда случалось, что на кухне АРА появлялся одинокий ребенок. На вопрос руководства о том, кто и где его родители, ребенок сквозь слезы повторяет слова, которые ему было велено произнести как вопрос его собственной жизни и смерти: «Я не знаю». «О страданиях крестьян, которые любят своих малышей, — писал английский писатель Филип Гиббс, «можно судить по ужасному дезертирству».

Другие рассказы более двусмысленны, например, о том, как Джордж Корник наткнулся на маленького мальчика, просящего еды и утверждающего, что он сирота. Корник был так увлечен ребенком, что почти решил привезти его домой, в штаб-квартиру АРА, в качестве «талисмана», когда мальчик проговорился, что его родители живут на ближайшей железнодорожной станции. Ему было приказано вернуться с едой или быть избитым.

Голдер смотрел на этот кошмарный пейзаж и размышлял: «Было бы так здорово лежать на зеленой траве и играть с чистыми, сытыми и счастливыми детьми. Я продолжаю говорить себе, что они действительно существуют».

И все же, хотя они часто мечтали о более комфортном существовании дома и, возможно, временами испытывали искушение попросить более легкое назначение, большинство работников по оказанию помощи, которые служили на фронте борьбы с голодом, не могли быть оторваны от работы. Вскоре после своего прибытия в Уфу, после того, как он стал свидетелем того, как мать двоих детей дважды упала на колени и попыталась поцеловать ноги полковника Белла, хладнокровный Келли был тронут, написав: «Вас удивляет, что я настолько привязываюсь к этой работе, что взбунтовался бы, если бы они попытались вернуть меня в Москву для работы в штабе?»

Пол Клэпп в конце очередного долгого, изнурительного дня оказания помощи голодающим в немецкой колонии Саратова записал в своем дневнике: «Иногда мне очень нужен отдых, я боюсь, что сломаюсь. Нагрузка нелегкая, но интенсивный человеческий фактор в работе поддерживает человека на плаву».

Вряд ли это слова простых зрителей в зале, присутствовавших при великой трагедии России.

ГЛАВА 11. ПОХОРОНЫ

Вероятно, самой большой угрозой физическому благополучию человека из АРА в России был сыпной тиф. Для защиты от других форм инфекционных заболеваний, таких как холера, эпидемия которой разразилась летом 1922 года, работники по оказанию помощи могли быть вакцинированы; но тиф был великим уравнителем.

Многие мужчины из АРА уже познакомились с тифозной вошью, получившей название «вши», во время Великой войны, но они не видели ничего подобного тому, что могла предложить российская обстановка. В руководстве по кормлению АРА прямо говорится об опасности, называя вошь «величайшим врагом человечества сегодня в России». На многочисленных изображениях беженцев на железнодорожных станциях, занимающихся взаимным обливанием, что не один американец назвал «любимым видом спорта в помещении и на открытом воздухе в России».

Хотя американцы из АРА и близко не были так подвержены опасности, как их бенефициары или даже их сотрудники, среди них страх заражения был постоянным источником беспокойства. Это не помешало the louse стать, как это было среди doughboys в последние годы, объектом черного юмора. Еженедельный информационный бюллетень АРА, выпускаемый в Москве, «Russian Unit Record», выявил добродушное расхождение во мнениях среди персонала относительно наиболее эффективных профилактических мер, позволяющих остановить вшу на месте: некоторые, получившие прозвище «гладкошерстные», выступали за ношение шелкового нижнего белья; остальные были «грубыми дорожниками».

Когда Бейкер вернулся из своего февральского визита в Советскую Россию, он опубликовал заявление для прессы о режиме работы «Русской воши». Как сообщается в АРА «New York News Letter», мистеру Лоусу потребовалось три рабочих дня, чтобы выполнить свою смертельную миссию. «В первый день он занимает свое положение в человеческом теле и посвящает себя изысканной и дьявольской медитации; на второй день он выпускает свой груз смертоносных соков и уединяется в своих мыслях до третьего, своего дня из дней, когда он хоронит свой отвратительный груз под эпидермисом своей жертвы». Мыло и вода, как говорили, были «любимыми мерзостями» сэра Воша, и было обнаружено, что частая смена нижнего белья препятствовала его прогрессу. «Сначала позвольте ему распутать пряди вашего балбриггана; затем выверните предмет одежды наизнанку, заставляя его повторить процесс закапывания. Постоянно переворачивая предмет одежды, М. Вошь совершенно выдохнется». Очевидно, Бейкер был «крутым наездником».

То, что вша проникла в сознание повседневной жизни даже в Москве, проиллюстрировано описанием Флемингом поездки в трамвае, средстве передвижения, которое одновременно является учреждением, предназначенным для распространения тифа. Сцена, о которой рассказывает Флеминг, включает в себя автомобиль, обычно переполненный пассажирами, не все из которых принадлежат к человеческому роду.

Теперь, втянув всех грязнуль в это средство общего общения, вы прижимаете их друг к другу так далеко, как только они могут, пока они не повиснут на наружных дверях, и заставляете их тереться друг о друга как можно сильнее. Хорошенько натерев их, вы затем требуете, чтобы они выходили из машины через переднюю дверь, а не через заднюю, через которую они вошли, а когда они колеблются, вы подталкиваете их вперед и говорите: «Идите туда и заразитесь!»

Американцы, дислоцированные в столице, могли бы позволить себе такое легкомыслие, поскольку по сравнению со своими коллегами в районах, охваченных голодом, им почти не грозила опасность заражения. Но как только они поднялись на борт поезда, отправляющегося из Москвы в провинцию, они оставили позади свою относительную неуязвимость. Русские, которые работали на АРА курьерами и чья работа заключалась в почти непрерывных поездках на поезде, стали массовыми жертвами, причем почти треть из них заразились в течение первого года миссии. Вновь прибывшие в Москву американцы осознавали опасность и с большим трепетом ожидали своего путешествия по железной дороге в зону массового голода. Корник, врач из Техаса, отправляясь из Москвы поездом в Царицын в канун Рождества 1921 года, признался в своем дневнике, что «полагался на порошки от насекомых, удачу и Всевышнего, которые защитят меня в этой поездке от тифа или возвратной лихорадки». Келли уехал из Москвы на Волгу на следующий день,