и он разделял мою паранойю: «Прошлой ночью я отказался снять одежду. Я растянулся на фланелевой подкладке моего плаща, а само пальто служило прикрытием. Спальный принадлежности ограничены матрасом и подушкой, при этом весьма сомнительного вида. Я не осознавал, что спал очень долго, но утро наступило достаточно скоро».

Вскоре после того, как Фредди Лайон прибыл в Оренбург, чтобы открыть там штаб-квартиру АРА, он написал письмо московскому коллеге, в котором описал «испытания и невзгоды тоскующего по дому кормильца детей в дебрях азиатской границы». Поезд Лайона прибыл в Оренбург, который он называет «этой ужасной деревней», в 1:30 ночи, поезд некому встречать и некуда идти, «замерз, устал, голоден, и никто меня не любит», как сказала маленькая Ева». Он устроился на ночлег на вокзале, надеясь немного вздремнуть, но, как он рассказывает, местные жители отвлекали его, переступая с ноги на ногу и выплевывая ему в лицо шелуху от семечек. Все это убедило его в том, что русский крестьянин или киргизский казак обладает очень тонким чувством юмора и является настоящим комиком. Во всяком случае, они забавляли меня всю ночь своим туберкулезным кашлем и своими дикими, быстрыми и, я полагаю, точными выпадами после того, что я принял за тифозную вошь. Всякое желание поспать, которое у меня могло возникнуть, пропало после того, как я стал свидетелем дикой жестикуляции моих попутчиков в погоне за вездесущим насекомым, блохой или вошью.

На заставе Лайона в Оренбурге угроза была существенной: в свое время пострадало до четверти местных российских сотрудников АРА по всему округу.

Примечательно, что из трехсот американцев, участвовавших в миссии, только десять гуманитарных работников заразились тифом или рецидивирующей лихорадкой, находясь в России, и из них только один погиб.

Это было результатом не просто превентивных мер, принятых отдельными лицами, но и частично отражало образ действий АРА. Заразившийся тифом американец в регионе, охваченном голодом, считался серьезным заболеванием, последствия которого выходили за рамки здоровья конкретного человека. Силы американцев в районах, охваченных голодом, были на исходе, и потеря одного работника по оказанию помощи на несколько недель, особенно районного надзирателя, увеличила и без того огромную нагрузку на его коллег и поставила под угрозу эффективность операций АРА. Тем не менее, помимо этого, было еще кое-что. Американец, умерший от тифа, рассматривался в организации как угроза ее репутации как машины для бесперебойной работы. Обязанностью американца было принимать все профилактические меры, чтобы сохранить свое здоровье и работоспособность. Быть перехитренным мистером Лоузом означало не соответствовать званию умного и эффективного работника по оказанию помощи.

Вполне вероятно, что меры предосторожности, которые они приняли против тифа, способствовали репутации американцев как холодных и отчужденных людей. «Мы никогда не думаем о том, чтобы взять детей на руки или даже погладить их по головке, опасаясь заражения». Это Келли, пишущий об Уфе, но заявление вполне могло исходить практически от любого американца в зоне массового голода. Корник написал своим родителям 19 января 1922 года, описывая церемонии на открытом воздухе в Царицыне, посвященные «одному из больших церковных праздников», где «толпа стала слишком густой, а мы предпочитаем избегать скопления людей из-за грязи и паразитов». Он рассказывает, что в этот религиозный праздник считалось, что воды реки Волги обладают «целебными свойствами» и что «у каждого мужчины, женщины и ребенка было ведро, которым они набирали немного воды из этого общего проруби для купания и пили. Вместо того, чтобы лечить их, я, конечно, чувствую, что это поможет дальнейшему распространению тифа, холеры и дизентерии, но религиозные обычаи изменить невозможно».

Во время Пасхи Корник был удивлен, обнаружив, что советское правительство «сочло нужным провозгласить ее официальным праздником», начинающимся в пятницу в полдень и продлившимся до утра вторника, «но АРА не соблюдает строго указ, поскольку наша работа должна продолжаться». Он говорит своему отцу, также врачу, что он и его коллеги рассчитывают присоединиться в большом соборе ко «всем добрым русским», которые «после слов «Христос Воскресе» троекратно поцелуют всех своих спутников. «Если бы вы могли увидеть большинство россиян, вы бы поняли, что это звучит не очень интересно, но мы все равно собираемся противостоять опасностям и верим, что нас освободят от всех формальностей».

В Одессе, как только эти деревянные тележки доставили трупы к могильщику, впоследствии их часто видели на улицах города, перевозящими живых детей или пакеты с продуктами АРА, не заботясь о санитарных условиях.

Чайлдс стал первым известным заболевшим тифом АРА, когда Associated Press сообщило об этом в американских газетах в январе 1922 года, что, по его словам, привело его родителей «в отчаяние от беспокойства». В Казанской церкви в его честь был отслужен специальный молебен. Только через пять недель он смог подняться с постели и снова научиться ходить, прежде чем отправиться на выздоровление в Берлин. Беллу не повезло заболеть тифом в трех днях езды на санях от штаб-квартиры Уфы, и, как говорили, на обратном пути он был «не в себе».

Высокая температура у больного тифом продолжалась по меньшей мере несколько дней, большую часть этого времени он находился без сознания. Бред, вызванный некоторыми наиболее творческими видами галлюцинаций, не все из которых кажутся неприятными.

Чайлдс остался «полностью убежденным, что мои родители умерли во время рождественских каникул, и только после того, как я действительно получил от них письма, датированные январем, я мог быть уверен, что они живы».

Другой пострадавший, Джозеф Браун, находился в крымском порту Феодосия, где в радиусе сотен миль не было ни одного американского врача. Когда советский врач поставил предварительный диагноз «сыпной тиф», Браун почувствовал себя «как человек, получивший смертный приговор». Местные врачи сообщили ему, что в Крыму «абсолютно нет лекарств любого рода». Из Одессы был отправлен эсминец ВМС США с американским врачом на борту. Неясно, было ли известно Брауну об этом до того, как он потерял сознание, сгорев при температуре 105 градусов. Шестнадцать дней спустя он снова пришел в сознание. «В ушах у меня ужасно гудело, а голова была полна звуков котельной. Я обнаружил, что не могу пошевелить правой ногой, а когда заговорил, то едва ли громче шепота».

Верный странствующему духу персонала АРА, Браун не провел эти две недели без дела. «У меня было впечатление, что я упал с дирижабля, и это было причиной, по которой я был в постели; потому что в период моего бессознательного состояния я совершал регулярные кругосветные путешествия на большом дирижабле и высаживал пассажиров в таких местах, как Шанхай, Сан-Франциско, Чикаго, Нью-Йорк и Париж».

Анна Луиза Стронг, работавшая с американскими квакерами, также продуктивно использовала свой период бессознательного состояния, «сбежав из Самары на мягком, теплом самолете». В течение многих лет она путешествовала по миру, посетив Лондон, Чикаго, пересекая Полярный круг, пока, наконец, семь