поезд Российского Красного Креста прибыл в город, в одном из товарных вагонов были обнаружены трупы пятерых детей, «голых, худых и окоченевших, но счастливых, переживших страдания грядущего поколения россиян».

Чем больше было трупов, тем легче было мысленно дистанцироваться от мыслей о страданиях отдельных жертв. Большая куча трупов могла быть сведена к простому любопытству. В документации миссии есть немало описаний «штабелей» трупов. С большинства погибших сняли всю одежду, обнажив их как простые скелеты, обтянутые кожей. Иногда тела остаются целыми, иногда они были частично съедены собаками, волками или воронами. Сообщается, что нечасто они имеют голубоватый цвет; чаще всего они мертвенно-белые.

В архиве АРА есть серия фотографий жертв голода в Царицыне — детские трупы, загруженные в разные стороны в какой-то открытый транспорт, ожидающий, когда их увезут. У нескольких трупов широко открытые глаза с ужасающим выражением, что поначалу вызывает тревогу, потому что, кажется, указывает на продолжение страданий после смерти. Только после повторного просмотра они становятся не более чем трупами с открытыми глазами. Вполне вероятно, что именно эти фотографии имел в виду Рассел Кобб, когда сообщил своим родителям, что у него есть «ужасные снимки автомобилей, набитых обнаженными телами». Я видел много, очень много таких. В некоторых городах их складывают рядом с кладбищем, так как земля слишком твердая и ни у кого нет сил похоронить их. «На кладбище не было ничего необычного в том, что одного из умерших заставляли охранять трупы своих собратьев в качестве человеческого пугала».

Для рассказов о непогребенных мертвецах нет другого места, которое могло бы сравниться с городом Одессой. Здесь они представлены в различных позах и состоянии одежды, сидящие, лежащие или стоящие, поодиночке или парами, маленькими или большими группами, с семьями или без них. В холодную зиму можно было оставить мертвых там, где они упали, или спрятать их, пока живые боролись за выживание. Но весенняя оттепель угрожала распространением болезней, и пришлось проводить массовые захоронения. Если бы повышение температуры не было достаточным сигналом, запах разлагающегося трупа послужил бы предупреждением.

Командир корабля USS Williamson, пришвартованного в Одессе, записал в судовом дневнике за 13 апреля, как два профессора университета сообщили ему, что «в подвалах нескольких больниц Одессы мертвые сложены, как дрова». На следующий день он смог убедиться в этом сам:

В одной из крупных университетских больниц мы осмотрели помещение в подвале, где находилось около 200 трупов на различных стадиях разложения, беспорядочно сваленных в эту комнату. Из тех немногих, кто был одет, одежда состояла только из одного предмета одежды. В другом подвальном помещении той же больницы было 600 тел. Выйдя из этой больницы, я заметил груду тел у двери, ведущей в палату, которую мы только что осмотрели, и тележку, заваленную мертвыми телами, стоявшую на улице. Доставлять тела в больницу легче, чем нести их на кладбище, поэтому делается вот что. Даже если бы я пытался часами, я не смог бы нарисовать такую ужасную картину, какую увидел сегодня утром.

В Одессе весной 1922 года был принят закон, согласно которому человек должен быть похоронен в день истечения срока годности. Если кладбище или больница находились недостаточно близко, подходила местная церковь. Однажды священник зашел в штаб-квартиру АРА, чтобы пожаловаться на шестьсот трупов, скопившихся перед его дверью, и спросить, предпримут ли американцы что-нибудь по этому поводу.

С приходом весны улицы Одессы заполнились примитивными двухколесными повозками — на самом деле деревянными тачками, которые обычно использовались для перевозки еды или припасов, а теперь использовались как самодельные катафалки. Это позволило даже тем, кто сильно ослабел от голода, дотащить свой груз до самого кладбища. Командир «Уильямсона» описал уличную сцену:

Во время движения по улицам было замечено около дюжины похоронных процессий — если их можно так назвать —. Одна из процессий состояла из мужчины с трупом ребенка на плечах, за которым следовала женщина, но большинство этих процессий состояло из двухколесной повозки, которую тянули два или три человека, а за ними следовали еще несколько человек. Самый претенциозный из них состоял из повозки, запряженной лошадьми, за которой следовали около 20 человек. Три мертвых тела (одно — ребенка лет 6-ти) были замечены на боковой дорожке, а у входа на большое кладбище было около 20 тел, сваленных в одну кучу. С последних сняли всю одежду. Все, должно быть, умерли от голода, так как были очень истощены.

На кладбище офицер видел тела, частично съеденные собаками, некоторые почти полностью сожранные. Он заметил кровь, капающую из раны одной из жертв, когда ее снимали с тележки, и на запрос доктора Макэлроя из АРА ему сказали, что это еще не труп. «Из того, что я почерпнул, находясь здесь, из личных наблюдений и разговоров с другими, — написал он, — я считаю, что подобные вещи не очень необычны, если вообще существуют».

Недостатка в могильщиках, похоже, не было, возможно, потому, что в качестве заработной платы использовалась американская еда. Х. Л. Пенс, командир корабля USS MacFarland, пришвартованного в Одессе примерно в это время, сделал запись в судовом дневнике о посещении братского захоронения, где мужчины, производившие раскопки, казались незатронутыми работой. Они лишь изредка просили у русского доктора немного коньяка, в чем он им никогда не отказывал.

Возможно, это же место захоронения является местом, где Пенс позировал для фотографий с коллегой-офицером ВМС США и двумя бойцами АРА. На одной из них мужчины изображены на переднем плане; позади них небольшая кучка обнаженных трупов на фоне бесплодного пейзажа выглядит так, словно нарисована на холсте в студии фотографа. Другими словами, сцена выглядит нереальной. Это наводит на мысль о том, что Томас Дикинсон набросал в своих русских заметках, созерцая особенно живописную груду трупов: «Все ужасно истощенные и искаженные во всевозможных формах гротескной агонии. Когда видишь покосившиеся дома русских деревень, скрюченные, обтянутые кожей кости умерших от голода, улавливаешь доминирующие мотивы нового русского искусства. Нереальность этих трупов заставляла думать, что в их присутствии уместно обсуждать что угодно: кабаре, газировку и стихи футуристов».

В описании британской квакерши Мюриэл Пейн сарая, полного трупов, смерть, кажется, имитирует искусство: «Они были не просто свалены в кучу, а были довольно тщательно расставлены, как восковые фигуры — некоторые стояли, некоторые сидели, а некоторые повалились с наступлением оттепели. В руке у каждого был листок бумаги с именем человека и рекомендацией от священника Святому Петру пропустить их, когда у него будет время посетить мероприятие».

Эти трупы были настолько вездесущими, настолько склонными появляться в самых неожиданных местах, что они неизбежно должны были стать источником черного юмора среди американцев. В описании Джона Дрисколла о его поисках жилья в городе Николаевске, недалеко от Царицына, появление трупа превращает историю в фарс. Дрисколл отправился с