в Саратове, признался своим родителям: «Я чувствую, что становлюсь жестким и бессердечным — Кинн чувствует то же самое... Нужно быть довольно грубым, готовым и почти жестоким. Один проповедник был шокирован Кинном и сказал, что мы должны сочувствовать людям — Кинн сказал «да», и пусть они голодают».

Этот комментарий от Кинна, вероятно, не был задуман как легкомысленный. Несколько американцев рассказывают, как, выполняя свою работу и наблюдая, как люди умирают «как мухи» или «как крысы», они задумались о том, стоит ли продлевать агонию, кормя людей, которых в конце концов все равно нельзя было спасти. Почему бы не сосредоточиться на тех немногих, у кого больше шансов сделать это, а остальным позволить отправиться в вечное и мирное место упокоения? Элвин Блумквист из Симбирска совершенно прямо заявил об этом в интересных небольших мемуарах, которые он составил в последние дни миссии АРА:

Честно говоря, несмотря на его веру в святость человеческой жизни и общепризнанную цель Администрации накормить страдающих от голода без учета расы, вероисповедания, цвета кожи — или экономической ценности — часто возникал соблазн задаться вопросом о цели спасения жизней многих людей, которые были и будут только обузой для самих себя и для государства, и чье самое милосердное облегчение будет от рук Смерти.

Этот ход мыслей повторяется в письмах Уильяма Келли, начальника отдела снабжения АРА в округе Уфа. Келли изучал журналистику в Пулитцеровской школе Колумбийского университета, прежде чем провести два года в Гарварде, где в 1917 году получил степень бакалавра. Он был принят на службу в августе того же года, а в январе следующего года присоединился к AEF в качестве офицера разведки, в этом качестве он был автором отчетов о военной ситуации в Германии и ситуации с продовольствием, а во время перемирия — об отношении немцев в оккупированной зоне к американской армии. После возвращения в Штаты он некоторое время работал репортером Associated Press в Вашингтоне и в конце концов, в августе 1921 года обосновался на Бродвее, 42, где выполнял рекламную работу для АРА в качестве помощника Бейкера. Итак, Келли кое-что знал о писательстве, и его корреспонденция из Уфы, безжалостно циничная, похоже, выполняла терапевтическую функцию, обычно предназначенную для личного дневника.

21 января 1922 года он находится в городе Челябинск, за Уралом, в одной из самых восточных точек операций АРА. Вместе с врачом АРА Фрэнсисом Роллинзом, получившим позже известность как «шок от голода», он инспектирует местную больницу.

Я бы не стал пытаться описать, как выглядят эти больницы. Вы никогда не увидите ничего подобного им или людям в них. Ни одеял, ни постельного белья, ни одежды, отвратительная еда, мало тепла, импровизированные постройки, все хуже, чем вы можете себе представить. Было бы гораздо лучше избавить их всех от страданий сразу. Во всем этом районе с населением более 2 000 000 человек работают всего 56 врачей. Никогда я не видел таких устрашающего вида представителей человечества, как вчера в этих больницах. Только дети выглядят как люди. Доктор Роллинсу это зрелище вызвало такое отвращение, что он отказался от прогулки по палатам.

26 января Келли возвращается поездом в Уфу и размышляет о масштабах трагедии, свидетелем которой он стал: «Сейчас я часто думаю о том, как люди в Нью-Йорке рассказывали мне, как они завидовали моей возможности увидеть так много интересного. Да, интересно, именно это слово. Да, очень интересно находиться среди людей, которым с первого взгляда кажется, что лучше быть мертвым, чем живым». 23 февраля он пишет: «Когда умрут двадцать, тридцать или сорок миллионов человек, возможно, наступит улучшение». В середине марта он размышляет о влиянии окружающей среды в России на его собственную личность:

В последние дни я ловлю себя на том, что задаюсь вопросом: «Правда ли, что я добросовестный ругатель?» Я не могу сказать вам, почему я так работал последние несколько дней. Я не ожидаю никакой похвалы — никто, кроме, возможно, моего переводчика, не будет знать, какого напряжения это стоило. Я совершенно лишен энтузиазма, поскольку знаю, что мы всего лишь продлеваем жизни людей, чья судьба предрешена. Меня не волнует мнение или благодарность русских. Теодор [переводчик] получил приказ не зачитывать мне никаких благодарственных писем от лиц, которым я выделил продуктовые наборы. И все же что-то заставляет меня отдавать работе все, что у меня есть. Интересно, впитал ли я идею военной дисциплины в армии больше, чем предполагал.

В апреле, когда раздают кукурузу, он чувствует, что прошел испытание. «Быть бессердечным, «пишет он 5-го числа, — значит быть эффективным в этой работе».

12 апреля он совершает инспекционную поездку в город Стерлитамак, где посещает два детских дома: «Я еду просто сообщить, что был там, потому что потерял всякий интерес к деталям страданий». Позже в тот же день он замечает: «Моя иммунизация прогрессирует. Сегодня я прошел мимо двух трупов, лежащих на улице. Я едва удостоил их второго взгляда». Неделю спустя он размышляет о своей внутренней трансформации: «Как, по-вашему, как этот опыт повлияет на меня? Я замечаю одну вещь: я становлюсь диктатором, как сам дьявол. Никто не предполагает, что знаком со мной. Я думаю, что у меня репутация жесткого человека».

Позже в том же месяце он пишет «G.L.H»., описывая, как он дистанцировался от страданий и прекратил все личные отношения с членами российского штаба АРА, которые, по его словам, воруют запасы продовольствия, и с местными советскими чиновниками, которые сговариваются получить контроль над американскими операциями.

Обычно ни общее несчастье, ни конкретные случаи страдания не затрагивают моих эмоций. Если бы я не сдерживал свои симпатии, пострадали бы моя работа и мое здоровье. Сотрудники считают меня суровым и отстраненным, меня трудно убедить в том, что в случае с каким-то человеком следует сделать исключение из наших правил.

Меня постоянно призывают защищать интересы 300 000 детей, которые не приходят в мой офис, от голодных взрослых, которые приходят... Не имея друзей и интереса к стране и считая недели до того момента, когда кто-то другой сможет занять мое место, я могу быть таким же добросовестным, как прусский функционер.

Я здоров; Я сильнее, чем думал, умственно и физически.

В середине мая, в один из самых напряженных периодов для американцев в Уфе, Келли заканчивает письмо так: «Я работаю ровно, без усталости или нервного перенапряжения. Теодор, который был на грани нервного срыва, когда приветствовал меня по возвращении из Стерлитамака, теперь благодарит меня за восстановление его самоконтроля. Я сказал ему подражать моему поведению, и он приобретет такое же ментальное отношение к работе, как у меня».

В июне Келли находится в Перми, северо-восточном форпосте АРА в устье реки Кама, примерно в двухстах милях от штаб-квартиры Уфы. Здесь он посещает приют для беженцев и находит происходящее