По дороге в отель он сказал мне, что если в номере что-то мне не понравится, он прикажет убрать то же самое. Когда он вошел в дом и сказал: «Это гостиная», он забыл сказать мне, что хозяин дома умер накануне вечером, и я был немного шокирован, обнаружив тело в гостиной. Мы прошли в спальню, и я небрежно поинтересовался, та ли это кровать, на которой скончался недавно ушедший, и он с улыбкой ответил, что да, как будто это была убедительная рекомендация в отношении кровати.

Конечно, худшим потрясением для Дрисколла было бы возвращение трупа к жизни. Это не так абсурдно, как звучит; у нескольких спасателей был подобный опыт. Наблюдатель видит перед собой то, что может быть только трупом — ничто из того, что выглядит так, не может быть живым, — но глаза обманывают, труп шевелится, и Лазарь восстает. Это не просто смерть, а смерть заживо. Наиболее запоминающиеся из таких встреч — это встречи с участием детей, с лицами сморщенных стариков и женщин, с ввалившимися щеками и глазными яблоками, туго натянутой кожей головы и лица. К счастью, один из них, похоже, избавился от своих ужасных страданий. Пока американский посетитель рассматривает этот экземпляр, внезапно, без предупреждения, его глаза открываются и встречаются с его собственными, наполняя его ужасом. Лицо искажается улыбкой, и картина совершенного ужаса становится полной.

Каким бы «закаленным» человек себя ни считал, посещение сущего ада детского дома — переполненного детьми-скелетами, у некоторых вздутый от голода живот, от всех пахнет смертью — может пробить чью-либо защитную оболочку. Несколько посетителей из Америки отметили жуткую тишину внутри, но не плачущие крики, которых можно ожидать от детей в таком состоянии; они просто молча смотрят.

Однако, похоже, это не делает визит менее неприятным. Дикинсон вспоминает, что «Вздутые животы у детей были настолько обычным явлением, что больше не вызывали замечаний. Характерным выражением детства в провинциальной России является выражение человека, «обиженного на Жизнь». Я научился бояться входить в комнату, полную детей. Они все смотрят на меня обвиняюще, с горечью, как будто я это сделал. Они родились с обидой в сердце». Автора дневников Макфарланда преследовали дети, которые «просто смотрят на тебя отсутствующим взглядом, как будто ничто не имеет значения, и они понимают, что конец близок». Просьба о хлебе — «Хлеб, хлеб» — могла бы быть предпочтительнее.

Даже Келли не был полностью застрахован. За три недели до своего отъезда из России, в июне 1922 года, он был в городе Троицк, на границе между Европой и Азией, путешествуя с недавно прибывшим американцем Конвеем Ховардом. Они вдвоем посетили детский дом, и Конвею, для которого это был первый подобный опыт, «очень рано это надоело». Келли признается, что образ из этого визита «остался со мной» — вид трехлетнего мальчика, лежащего на полу:

Очевидно, что он умирал, но никто не обращал на него внимания, поскольку женщины в этом заведении не знали, что для него сделать. Доктор посещает его регулярно, и не принято беспокоить его в перерывах. Мне пришло в голову, что кто-то мог бы позаботиться о том, чтобы отгонять мух от лица умирающего ребенка, но, несомненно, у них было полно дел с заботой о живых.

Даже тем детям, которых можно было спасти, не удалось заметно облегчить их страдания одним кормлением. Более одного американца выразили свое разочарование по поводу пустых взглядов, апатии и пассивности детей даже после того, как их вымыли и накормили. Доктор Эверсоул рассказал об этом в своих интервью изданию American relievers:

Один человек из АРА сказал мне, что прошлой зимой, когда он впервые приехал, его «достало» то, что тысячи детей были заперты в грязных зданиях, практически без одежды, грязные, кишащие паразитами, без тепла, умирающие от голода. Это его не так сильно беспокоило, но после того, как они были вымыты, накормлены и хотя бы частично одеты, видеть, как они сидят на краю кроватей, закрыв лицо руками, безжизненные часами, днями напролет, без духа, не осталось достаточно жизни, чтобы замечать или играть... Это было слишком.

Большинство бойцов АРА на фронте голода задокументировали по крайней мере одну совершенно душераздирающую сцену. Уилл Шафрот записал несколько записей, включая ту, на которую он наткнулся во время своего первого путешествия по Волге, в «татарском поселении» в Симбирской губернии, где его поместили в «маленькую однокомнатную хижину»:

С одной стороны комнаты было что-то вроде помоста, служившего кроватью. На нем стояли трое детей, таких худых, белых и истощенных на вид, что почти удивлялся, как они вообще могут стоять. У них были раздутые животы травоядных, и когда крестьянка показала нам «муку», из которой она пекла свой хлеб, она была зеленой. Эти дети умирали от голода. Они продержатся десять дней, две недели, может быть, дольше. Но если в ближайшее время не поступит пища с некоторым содержанием питательных веществ, они все умрут. Когда их мать посмотрела на нас, мы увидели, что она это знала. Она упала на колени и, рыдая, начала молиться нам. Мы отвернулись с болью в сердце. Тысячи маленьких детей умирали вот так. Это было немыслимо.

Ниже по реке, в Самаре, Шафрот зашел в детский дом, в котором 283 ребенка жили в трех комнатах, каждая размером примерно двадцать пять на сорок футов.

Они сидели на полу, и когда я спросил храбрую маленькую леди-суперинтенданта, которая изо всех сил боролась с превосходящими силами противника, где они спали, она указала на пол и сказала: «Там. У нас нет для них другого места». А потом она попросила этих маленьких голодных бездомных бродяг спеть для меня. Мне пришлось отвернуться. Это было больше, чем я мог вынести.

Среди самых трогательных историй были те, в которых участвовали матери и их дети, причем ни одна из сторон не обязательно осталась в живых. Повторяющийся образ — это отчаявшаяся мать, неспособная прокормить своих детей, бросающая их на рыночной площади или топящая в Волге, чтобы не быть свидетелем их медленной смерти от голода. Инспектор АРА из России прибыл в крестьянский дом, где дети были настолько истощены, что потеряли сознание. В течение семи дней они выли в агонии, но теперь они были тихими, почти без чувств. Их мать связала их и развела по разным углам, потому что они начали кусать друг друга за руки. Находясь на грани истерики, она умоляла, чтобы их не возвращали в состояние страдания — ведь кто будет кормить их завтра или через неделю? Она умоляла инспектора: «Уходите, и пусть они умрут с миром».

Русский врач, услышавший эту историю из другого источника, заметил, что в голоде переплелись, казалось бы, «полярно