«Не строй из себя добро и свет, Чёрный Враг!» — громко, так, чтобы услышали и затрепетали все Майяр, прогрохотала мелодия Манвэ, воспроизведённая духом Вала Ауле.

«Добро всегда останется добром, а зло — злом», — зачем-то напомнил Намо только одним аккордом, однако этот короткий звук заставил небо над Таникветиль заплакать слезами Владыки Сулимо.

«Я так рад, что вы снова говорите со мной! — Тема Мелькора захохотала, умиляясь напоказ. — Оромэ, брат, как твои питомцы? Знаешь, о чём я подумал? Что, если нам с тобой устроить турнир? Давай какой-нибудь твой зверёк бросит вызов моему, а? Как думаешь, свет победит тьму, или снова, как и обычно, будет ничья? Чего же ты молчишь? Да или нет? Ладно, брат, как надумаешь, дай знать. У меня есть для такого случая замечательный пёсик-слуга. У тебя, насколько мне известно, тоже».

Тулкас, быстро обретя материальный облик золотоволосого великана, хохоча, ударил кулаком в казавшийся хрустальным пол, к потолку взметнулся столп дивного переливчатого сияния, и Темы рассыпались из единой симфонии на отдельные этюды.

«Зверьки? Птицы? Уйти с границ? — Майя Эонвэ задумался. — Айвендил! Поговорить надо».

Айну ответил на зов, и две мелодии устремились сквозь лабиринты звука в пальмовый сад неподалёку от морского побережья.

— Видел во сне, что яркий свет

Залил мрак дней, и мир обрёл цвет,

Ткань Арды стала, как пёстрый сатин,

Выставкой загадочных картин, — запел уже обычным эльфийским голосом глашатай Вала Манвэ, понимая, что Айвендил отреагирует на музыку не так, как однажды Курумо, но всё же желая убедиться. — Чудилось мне, что нет вражды,

Эльдар возводят над Бездной мосты,

И ни один брат другому не волк,

Не страшно зайти за порог.

Мы всё могли изменить, сберечь, спасти,

Но для истории нет обратного пути.

Грезилось мне, что каждый день

Лучше вчера, отошедшего в тень,

А где-то выше ведётся отсчёт,

Каждой потери и взлёта.

Видел я сон, и в этом сне

Счастье былое вернулось ко мне —

Парить во тьме, новый мир создавать…

Жаль, что проснуться придётся опять.

Ведь мы могли сохранить

Всё то, что есть,

Но Эру, видно, смеётся,

Глядя на нас с небес.

— Я бы тоже спел тебе, — отозвался помощник Вала Оромэ, один из немногих не являвшийся частью армии Айнур, — но не хочу соревноваться в рифмованном красноречии, словно менестрели на празднике. Что ты собирался обсудить?

На руку Айвендила села птица, размером с сокола, только не хищная, с переливающимся сине-зелёным оперением, пышным хвостом и розовым высоким хохолком.

— Я хотел беседовать наедине, — напомнил Эонвэ, и Майя, одновременно похожий внешне на Нолдо и на Тэлеро, отослал пернатого сообщника. — Тебе не кажется, что Моргот вредит Йаванне больше, чем все эрухини, вместе взятые, и его нынешние слова — просто издёвка? Может быть, если мы не хотим помогать тем, кто осознанно ушёл от нас, защитим хотя бы то, что не имеет воли?

— Я не стану в это вмешиваться! — Айвендил отступил назад. — Я с радостью помогу госпоже Кементари увести от границ Моргота птиц, отправив пернатым друзьям посланников, однако на этом моя работа закончится.

— То, что мы не интересуемся судьбой половины Арды, неправильно. Мы творили её вместе и целиком, а не частями.

— Хочешь снова допустить в Валинор Моргота? Он ведь, по твоей логике, обязан принимать участие в жизни всей Арды. Ты ещё не понял, что у отступника не возникает понимания содеянного, каким бы ужасным оно ни было? Господин Сулимо ведь пытался позволить брату сотворить разрушения, а потом взглянуть на образовавшееся уродство, чтобы сравнить с тем, как было и могло бы стать. Владыка Сулимо жертвовал своим и нашим трудом, чтобы научить брата понимать, где добро, где зло. Как видишь, Моргот не понимает всё равно. И его сообщники тоже.

— Я и не думал о подобном, — Эонвэ осмотрелся. Птицы Айвендила в любом случае рядом, слушают разговоры своего друга-хозяина, и теперь обязательно расщебечут всем подряд, какой глупый или двуличный глашатай у Вала Манвэ. — Я лишь хотел сказать, что одного отстранённого наблюдения глазами орлов мало. В конце концов, Владыка Манвэ — король всей Арды и владений Моргота в том числе. И Моргот это подтвердил сам, сказав, чтобы Йаванна увела своих созданий от его границ.

— Не знаю, чего ты хотел от меня, — помощник Оромэ отступил на шаг назад, — но одно мне ясно: если придётся отправиться в Сумрачные Земли для помощи Детям Кементари, я скажу, что твоей поддержки мне не требуется. Лучше одному, чем с тем, кто не понимает простейших вещей.

Эонвэ промолчал, хоть и было желание крикнуть вслед уходящему собрату, что Арда едина и нельзя разделить её на две части, одна из которых светлая и безопасная, а другая… Две половины целого будут неминуемо влиять друг на друга, и если не бороться за гармонию, диссонанс необратимо преобразует Изначальную Тему, уже Искажённую, однако пока ещё прекрасную, во что-то совсем неправильное.

***

Всё происходившее в подземном тайном зале выглядело бессмысленным хвастовством, и Даритель уже не скрывал, что хочет быстрее отсюда убраться.

Безумство пляшущих отражений в осколочных зеркалах колонн, мостов, арок и разноуровневых конструкций непонятного назначения всегда вызывало не восторг или заинтересованность, но желание стереть это уродство с лица Арды и построить на руинах нечто прекрасное, используя те же материалы, а сегодня к неистовому мельканию добавились ещё и более чем бессмысленные рассуждения о соперничестве добра и зла.

«Давай проверим, чей слуга лучше убивает?» — на самом деле означал вопрос, изначально заманивавший предполагаемое добро на территорию предполагаемого зла и диктуя правила игры, по которым играет понятно какая сторона. Кто же в таком случае победит? Совсем не очевидно.

— Почему мой пламенный союзник, один из моих пламенных союзников, вдруг решил, будто огонь испугает войска, и они станут неуправляемыми? — разорвав связь с другими Айнур и снова став вялым и полусонным, спросил Мелькор. — Мой народ труслив ровно настолько, насколько это мне выгодно.

— Это не трусость, — зачем-то начал спорить и объяснять Даритель, стоя на крошечном осколке зеркала, который вдруг начал вырастать из пола, становясь вершиной высоченного столба, от которого расступались детали потолочной мозаики, делая возможным бесконечный и, видимо, иллюзорный