Шрифт:
Закладка:
В 1819 году, чтобы спасти семейное состояние, ее заставили выйти замуж за графа, скучного и унылого человека старше ее на двадцать с лишним лет. Венцеслав Ганский принадлежал к типу, давно вымершему во Франции. Ему принадлежало имение Верховня, где насчитывалось 3035 крепостных (считая только мужчин). Размер имения составлял 21 000 акров. Как позже заметил Бальзак, Верховня больше французского департамента, а сам замок напомнил ему Лувр, наполненный восточными коврами, шедеврами итальянских мастеров эпохи Возрождения, огромными зеркалами и медвежьими шкурами, которые лежат перед огромными каминами. В замке было 300 слуг и мастеровых, небольшой оркестр, охота, знаменитые винные погреба, больница и – отрада Эвелины – библиотека, которая содержалась в образцовом порядке. По сравнению с Эвелиной Ганской маркиза де Кастри казалась нищенкой»{258}.
Псовая охота и чтение – основные развлечения в этой глуши. И если граф предпочитал гоняться с друзьями и челядью за зайцами, то Эвелина создала свой внутренний мир среди книг. В целом жизнь была очень скучна. Иногда семья выезжала в Житомир или Киев; кроме того, случались поездки в Санкт-Петербург и Москву, что существенно оживляло однообразные будни супругов, превращая такие дни в настоящий праздник.
Из близкого окружения Эвелины, помимо мужа и дочери, были ещё две племянницы-приживалки – сёстры Вылечиньские, Северина и Дениза; а также мадам Анриетта Борель, воспитательница её дочери. И всё же Ганской было слишком скучно, ибо хотелось чего-то большего. Ведь жизнь, считала она, так быстротечна…
Другое дело – сестра Каролина, которая, бросив такого же великовозрастного мужа, графа Собаньского, убежала с русским генералом. Красивая, умная, живая Каролина Собаньская была знакома с Мицкевичем и Пушкиным; с обоими завязывала интрижки и, если верить слухам, их же и познакомила. Считают, что даже император Николай I, сам большой интриган, предостерегал остальных держаться от Собаньской подальше, дабы не угодить в расставленные сети плутовки. Поговаривали, что все Ржевуские, заводя знакомства, руководствовались непреложным правилом: новый знакомый непременно должен быть лицом выдающимся (иначе, мол, и не стоит заводить знакомство). Именно поэтому некоторые исследователи уверяют, будто и знакомство Ганской с Бальзаком случилось как раз по той же причине.
Однако это вряд ли. Проживая скучную жизнь в Верховне и владея, помимо польского и русского, тремя иностранными языками, Эвелина читала французские газеты, журналы и, конечно, популярные романы. Она обожает долгими вечерами дискутировать о прочитанных литературных новинках с родственницами и гувернанткой. Обсуждают Вальтера Скотта, Пушкина, Мицкевича, Мюссе…
Однажды Ганская прочла очередную новинку из Парижа – «Сцены частной жизни» некоего г-на де Бальзака. Книга незнакомого автора очаровала впечатлительную польку: ничего подобного ей ещё не приходилось читать. Того же мнения придерживались и остальные. Даже мадам Борель осталась неравнодушной, заметив, что о женщинах ещё никто так не писал.
– Этот мсье Бальзак – просто изумительный писатель! – воскликнула она.
Но вслед за «Сценами» в Верховне появилась скандальная «Физиология брака», на которую здесь набрасываются с жадностью проголодавшегося путника. Каково же было разочарование читателей, когда вдруг оказалось, что эта книга – полная противоположность первой.
– Мерзкая книжонка! – бросила Эвелина в сердцах. – Как мог столь утончённый писатель позволить себе, извините, измазаться подобной грязью?! Гениальный романист просто не имеет права опускаться до такой низости, если, конечно, он… на самом деле гениальный.
Впрочем, это было только начало. Далее появляется «Шагреневая кожа». И вновь на грани шока!
– Необыкновенный роман! – восклицает Эвелина. – Это что-то совсем новое. Но опять же – низость, женское коварство, неверность! Как можно было изменить этой ангельской душе, Полине, с какой-то… с какой-то порочной особой Феодорой?! – возмущается она. – Просто неслыханно! Вообще, стоит ли писать о человеческой подлости? Мсье Бальзак, безусловно, величайший писатель – нет, он просто гениален! – но именно поэтому его перо должно описывать возвышенные души, а не отвратительные оргии! Удивительно, стоит ли растрачивать свой талант, описывая пьяный разгул и человеческое распутство?! Ведь кто-то же должен об этом сказать мсье Бальзаку. А заодно… отчитать!
– Вот именно, – соглашаются с хозяйкой остальные.
И тут неожиданно кому-то из них приходит оригинальная мысль: ведь «отчитать» писателя могут и они сами. Конечно, в письменной форме; и, конечно, не столь категорично, как хотелось бы, дабы не обидеть.
– Почему бы этого не сделать вам, госпожа? – спросила Ганскую мадам Борель. – Ведь даже если писатель обидится, то и в этом случае он напишет какой-нибудь ответ, а у вас, по крайней мере, останется его автограф…
Эвелина задумалась. С некоторых пор у неё появилось новое пристрастие – увлечение филографией[90]. Действительно, почему бы не написать этому романисту, чтобы поиметь от модного г-на де Бальзака хотя бы автограф[91]?
– Браво, Анриетта! – вскричала Ганская. – Это чудесная мысль. Но кто будет писать – не я же!..
Все призадумались.
– А что, если составить некое абстрактное письмо, в котором высказать мсье Бальзаку всё, что думаем о его творчестве, и в то же время обратным адресатом окажется некий аноним, – вновь нашлась Анриетта.
– Ну да, загадочный аноним, неплохо, – оживилась Эвелина. – Скажем, некая… Чужестранка, – посмотрела она на сообщников. – Очень таинственно. Мне кажется, отлично!
Предложение хозяйки всем понравилось. И вскоре в Париж было отправлено первое письмо от Чужестранки. В почтовом отделении Одессы будет проштампована дата: 28 февраля 1832 года.
* * *
Вообще, таинственная незнакомка Бальзака сильно озадачила. Спрятавшись за маску Чужестранки, она завела писателя в тупик. И что теперь, как с ней общаться? Как дать понять, что он, ещё не видя эту женщину, уже почти влюблён в неё и с нетерпением ожидает новых писем.
Чтобы хоть как-то отблагодарить незнакомку за проявленный интерес к его творчеству, Бальзак придумывает очередную комбинацию. У него на выходе дополненное и исправленное издание «Сцен частной жизни», которое он недавно отправил в типографию. В числе прочих там оказалось несколько новых новелл. Автору приходит бесшабашная (вполне свойственная его изобретательной натуре) мысль: посвятить одну из них – «Искушение» – этой самой незнакомке. Причём делает это довольно своеобразно, распорядившись на первой странице новеллы воспроизвести факсимиле печатки «Diis ignotis», под которым проставить дату: 28 февраля 1832 года.
Типографы лишь пожимают плечами,
