с супругом у неё прекрасные отношения, жизнь проходит в относительном достатке. Обзавестись автографом именитого писателя – это всё, чего она добивалась своими письмами в Париж. Цель достигнута, а потому можно, пожалуй, остановиться. Раз и навсегда, будто ничего и не было. Как быть? И что делать? Извечные (и самые сложные!) социальные вопросы.

Отмахнуться, понимает Эвелина, настоящее свинство. И она принимает непростое решение: следует отвечать.

И вот когда терзаемая нехорошими мыслями Ганская садится писать ответ, в котором намеревалась сказать своё решительное «да» в пользу переписки, случилось нечто совсем неожиданное. К ней вошла Лоретта и известила о получении ещё одного письма от г-на де Бальзака.

– Где оно?! – спрашивает Эвелина.

– Вот, госпожа, – отвечает гувернантка. – Прошу…

Ганская лихорадочно хватает послание, отправляет сообщницу, а потом с волнением начинает читать. И… холодеет. Вновь и вновь она пробегает глазами по конверту, по строкам письма и… ничего не понимает. Мало того, она сильно встревожена. Что за чушь?! Судя по содержанию, послание адресовалось именно ей; да и писал его, если верить подписи, мсье Бальзак. И всё бы ничего, если б не одно существенное «но»: почерк.

Эвелина достаёт из шкатулки первое письмо от Бальзака, читает его… Так и есть, два разных почерка. Что же получается, мсье Бальзак дурачится над ней?!

Пани Ганская не ошиблась. Второе письмо не только было написано другим почерком, но и несколько отличалось слогом. Послание было запечатано чёрным сургучом. Причина недоразумения заключалось в том, что его писал не Оноре, а Зюльма Карро, которой, как мы помним, романист иногда поручал на его письма отвечать за себя. В те дни Зюльма находилась в трауре (у неё умер один из родственников), отсюда и чёрный цвет сургуча. Но кто об этом мог знать в Верховне?

Голова Эвелины идёт кругом. Это что же получается: не она, а именно француз затеял подленькую интригу, целью которой, скорее всего, было всего лишь посмеяться над наивной провинциалкой?! Ну не дурочка ли, а? Довериться французу?! Получается, не она – а её разыграли! Провинциалка, возомнившая о себе невесть что…

Эвелина на грани истерики. Какое из этих двух писем от г-на де Бальзака? И, вообще, писал ли он ей? Или вместо именитого романиста это сделал за десять су какой-нибудь хлыщ? А вдруг этот неизвестный бумагомаратель устроит так, что о переписке узнает Венцеслав?! Слёзы так и капают с её ресниц. Ещё… и ещё.

Всё походило на кошмарный сон. Какое-то сумасшествие, право. Хватит! Эвелина старается взять себя в руки. Что делать? И как быть? Мысли разлетались, как почтовые голуби в местной голубятне. Действовать! Нужно действовать. И прямо сейчас – не завтра, не послезавтра, а именно сейчас! – написать мсье де Бальзаку письмо. И спросить – прямо (и строго!), что всё это значит? Необходимо потребовать… да, пусть объяснится. Она получила два разных письма, подписанных его именем, – какое из них настоящее?! Что происходит, господин де Бальзак?! Вы меня разыгрываете, насмехаетесь, да?! Если так – зачем юлить? Не лучше ли сказать всю правду? Иначе какая может быть дружба, пусть даже по переписке, между людьми, которые держат камень за пазухой? Для полного доверия нужны доказательства преданности, пока же всё очень-таки неопределённо и даже… подозрительно! Ответьте честно, мсье де Бальзак: с вашей стороны, уважаемый, это было просто шуткой?..

Эх, влепить бы пощёчину! Чтоб яркое пятно во всю щёку. Какое это наслаждение – унизить негодника. Только где он? То-то и оно, что в далёком Париже. Объяснений! Пусть объяснится. И Ганская отправляет во Францию очередное письмо.

* * *

Удар оказался слишком неожиданным. И его следовало немедленно парировать. В противном случае, понимал Бальзак, их переписка рисковала прерваться, по сути, даже не начавшись. И Оноре судорожно пытается исправить допущенную оплошность.

Бальзак – госпоже Ганской, январь 1833 года:

«Вы страшитесь стать предметом шутки? С чьей же стороны? Со стороны бедняги, который вчера был и завтра еще окажется жертвой своей почти женской стыдливости и застенчивости, своих верований. Вы требуете объяснить несхожесть почерка в двух полученных от меня письмах, вы полны недоверия; но у меня столько разных почерков, сколько дней в году, однако при этом я самый постоянный человек на свете. Моя переменчивость лишь следствие фантазии, я могу вообразить все что угодно и при этом останусь девственным»»{263}.

Этот «девственник» явно юлил. Да, Ганская была провинциалкой, но отнюдь не наивной глупышкой, как, возможно, полагал французский романист. И это настораживало. Даже несмотря на то что Бальзак умело заметал следы, грамотно отвлекая внимание Эвелины на второстепенное: например, он увлечённо рассказывал ей о своём новом романе «Луи Ламбер».

Впрочем, заканчивал он своё послание довольно миролюбиво, позволив себе такие строки: «Я, еще не зная вас, уже люблю, это может показаться странным, но таков естественный результат моей доселе пустой и несчастной жизни{264}.

Смело. Хотя подобные строки очень льстили самолюбию Эвелины. Тем не менее подобной самоуверенности Ганская не уставала удивляться. Ведь Оноре её совсем не знал и даже ни разу не видел! Странный он какой-то, этот мсье Бальзак…

Действительно, странный. Ну да, он, наверное, пьющий распутник, отсюда и такая экзальтированность вперемежку с неадекватностью. Объясняться в любви женщине, не представляя даже, как она выглядит… Что это – самонадеянность или глупость? Или обыкновенное нахальство?

«Она между тем использовала свои связи среди парижских поляков, чтобы побольше узнать о нём, – замечает Ф. Тайяндье. – Правду ли говорят, что Бальзак человек светский и большой вертопрах? И что там на самом деле у него было с этой маркизой де Кастри, которую он якобы безуспешно обхаживал? Она даже просила на этот счёт разъяснений у него самого. Он в чём-то признавался, оправдывался, изображал из себя человека строгого поведения, погружённого в занятия, настоящего монаха»{265}.

Насколько знала Эвелина, Оноре вёл довольно замкнутый образ жизни, много работал и почти не пил (помимо столового вина – только кофе и чай). А вся его порочность была мнимой, то есть показной, дабы не отличаться от тех повес, которые кружили рядом с ним, как осы над патокой… Он бездетен, а его немногочисленные любовные романы раз за разом заканчивались громким фиаско. (Весь Париж до сих пор судачил о его конфузном романе с маркизой де Кастри.) В то же время при всей своей занятости писатель умудрялся вести светскую жизнь; его уважали и были рады видеть в престижных парижских салонах… Ну а книги г-на де Бальзака не нуждались в рекламе – ими зачитывалась вся Европа!