— Притворись, что по тебе вдарило, живо!

Тяну Морковку вниз к себе. Так меня не видно. Резун в ножнах под курткой — призвать в руку. Трубку с усыпляющими иглами во вторую.

Щёлк. Щёлк.

Цепные перемигиваются. Пение на них не действует. Амулеты, может, мощнее, чем у нас.

Песня густеет и будто выпивает воздух. Долго не продержаться.

— Прикрой, — шепчу сквозь зубы.

Лицо у Его Светлости перекошено. Губы шепчут то ли молитвы, то ли догадки. И он будто вспомнить что-то пытается. Но послушно распластывается у бассейна. Лежу тряпочкой рядом. Амулет всё разогревается.

Долго не продержаться.

Цепные опускают ладони. Трое идут разбираться с нами. Главный торчит у двери. Нужно дышать. Думать. Скорость — важно. И то, насколько они обучены.

Хрустальные молоточки от песни сирен звучат в висках. Воздуха начинает не хватать.

Трое всё ближе. А песня всё звонче. Царапается внутрь и зовёт. Тело тяжелеет, руки слабеют. Вялость. Сон.

И переливы песни. И шаги.

Три пары ног. Подходят, останавливаются над нами. Применяю с Печати «зрение слепых». Песня тут же разрастается, давит. Но зато не надо открывать глаза. Надо мной наклоняется один. Говорит что-то с ухмылкой. Тянет ладонь с волнистой линией — Дар Воды. Висит цепь на груди. А кроме неё висит знакомый камешек с искрой, с медной оплёткой.

Рывком вцепляюсь в амулет, рву на себя. Амулет остаётся в руках.

Пинаю Цепного ногой в живот и откатываюсь по гладкому полу. Резун уходит в лёт к главному, оттуда слышен крик. Морковка подсекает огненного мага под ноги и опрокидывает в бассейн. И чуть сам туда не летит от веерного удара Дара Воздуха.

Нас окатывает водой. Это водник бездумно влупил Даром по бассейну. Сбил удар своему товарищу. Морковка дёргает ладонью, и воздушного мага смывает в бассейн тоже. Только сволочь подстраховывается. Огненный тоже встал на дно, сейчас ударит.

А сирены перепугались и поют тревожно, и ноты их песни обжигают и морозят.

И пальцы тяжелеют.

Поднимаю трубку с сонным, мажу раз, два, на третий попадаю в огненного.

Воздушный раздумывает бить, всплывает над водой и плывёт себе по воздуху вир знает куда. Амулет потерял. А сирены перепуганы, и камень в оплётке начинает жечь кожу, но ещё сильнее её жжёт их песня. Она всё выше. И ноты, в которых — грань. И если сейчас не…

— Ценнэлеста!

Песня умолкает. Рыцарь Морковка выдыхает, вытирает лицо.

— Всё-таки вспомнил. Это… это названия древних кораблей Амартона Морехода, понимаешь. Когда Велейса ещё не была Пиратской, он там правил… величайший корабел.

Морковка бубнит ещё что-то про первый корабль, второй корабль, традиционные названия. И пытается Даром выволочь огненного Цепного из бассейна. Тот уже пузыри пускать стал. Уснул.

Водный тоже неопасен. Валяется с блаженной улыбкой. Хапнул дозу пения без амулета. Воздушный долетел до стенки и по ней сполз.

Последний…

Когда я смотрю на него — первым делом вижу Резун. Резун торчит в ноге у Цепного, и тот держит его. Своими погаными пальцами. За рукоять.

И, приподнявшись, наводит на нас Печать Холода.

Уклониться не успеть. Резун не призвать. Морковка тянется закрыть собой…

Зззынь.

Лезвие палладарта кажется белым, когда прошивает ладонь. Насквозь через Печать.

Глотка Цепного издаёт вой. Тонкий, пронзительный.

Нэйш не спеша проходит внутрь от двери. Останавливается над Цепным, который корчится, схватившись за пропоротую ладонь, и воет, воет. Какое-то время смотрит сверху вниз. Вой становится гуще и предсмертнее.

— Не… не смей… — выдыхает Морковка, пытаясь подняться из лужи. — Не смейте.

Палач выдёргивает дарт. Наклоняется, прижимает какие-то точки на шее у пирата. Тот замолкает, обмякнув.

Палач осматривается.

Так, будто успел ко второму акту представления и теперь пытается восстановить первый. Лужи и пираты в них его не слишком интересуют. Нам перепадает глумливо-удивлённое покачивание головой. А вот на сирен Нэйш пялится с очень большим интересом. Я этот паскудный интерес за милю чую.

Окровавленное лезвие палладарта парит над прямой ладонью. Одна команда…

— Тронешь — убью. До питомника… не доползёшь.

Черти водные, встать бы ещё. Руки подрагивают после всей этой разборки.

А тут ещё мокрые штаны.

— Вам… не следовало приходить, — малой тоже поднимается и пытается выползти на линию нэйшевского удара. — Они… они не опасны, нет показания на устранение. Мы бы сами…

Палач хмыкает, но опускает дарт в ладонь. Вынимает из кармана платок — протирает от крови.

— Вас долго не было. Лайл волновался.

— И он вам сказал это, пока обсуждали… это его творение?

— В некотором смысле, — летучая холодная ухмылочка. — Метнул в меня вазу. С криком: «Катись в Бездонь, не желаю тебя видеть!»

Может, это и не была метафора. Может, это было веление души. Судя по на лицу Морковки — он разделяет от и до.

Двигаю успокаивать сирен. Те сначала малость дичатся, потом подплывают. Пробуют рыбные хрустики и оказываются в восторге. Суетятся вокруг с просительным «Ие-е-е, и-е-е-е, аррр!»

Мокрые мордахи. Розовые, бледно-зелёные, синеватые переливы на перьечешуе. И глазища — огромные, с золотистыми перевивами, и из глубин ещё искрятся, пару флотилий утопить можно.

Чудо как хороши.

Морковка позади пытается добыть из Мясника сведения об упущенном. Явственно не желая при этом с Мясником общаться.

— А… гм… с вазой. Не посчитали слишком скандальным? Вас могли удалить обоих.

— О, к тому времени это уже не казалось для них слишком скандальным. Знаете, никогда не был сторонником поэтических сборищ… но определённый шарм в них есть, а, господин Олкест? Жаль, вы не присутствовали — уверен, вам бы понравилось.

Сдавленный звук позади обозначает, что Янист в этом сомневается.

— Да бросьте. Всего-то несколько колоритных схваток. Между теми, кто считает Виллема Риона бездарем. И теми, кто полагает его мессией современной поэзии.

— Пфффхк⁈

— Что-то об уникальности и поиске новых форм. Вы бы поняли лучше. В конце концов, вы же явно разбираетесь в теме.

Физическое состояние у сирен сносное, худоваты, но не истощены. Только вот есть следы. Вокруг шей, и на спинах возле плавников. Где-то заросшие чешуёй. А где-то и нет.

Следы боли. Следы какой-то неназываемой мрази, которая может вот так — с живым. Сирены щебечут наперебой, подставляют бока, радостно плещут хвостами. Ну да, им же играть охота, наверное, года никому нет.

Возраст.

— Это не они, — прерываю Живодёра, который живописует, как