Возле него, переговариваясь и пересмеиваясь, крутились польские жолнеры. Шлома подобострастно улыбался им.

«Охраняют своего Иуду…» Я не рискнул подойти к парому. Да и рисковать не имело смысла – денег-то у меня всё равно не было…

Nilo deterius – тем не менее, как говорят латиняне, перебираться на правый берег придётся. Я решил, что ночью переплыву Днепр.

Каждое лето, купаясь в нашем ставке, я полагал, что плаваю хорошо. Но Днепр – не ставок, к тому же в сентябре вода в нём была уже холодной.

С этой мыслью я задремал в своём укрытии. Мне приснилось, как я легко плыву через Днепр, но на самой его середине меня за ноги схватила и потащила на глубину русалка – мавка…

Я таращился на неё, пуская пузыри… Тело у мавки до пояса – женское, а ниже чешуйчатый хвост, словно у большого карпа. Танцуя в водных струях, она обвила меня холодными руками и всё тянула на дно. На заиленном песке нас уже поджидал речной дух – водяной, весь в зелёных водорослях и ракушках.

– Сейчас мы вас обвенчаем, – шевеля рыбьими губами, объявил он.

Мавка ещё теснее прижалась ко мне. Сватами выступали огромные речные раки, свахами были щуки, а венчание проводил усатый сом…

– Пусть поцелует невесту! – захлопали плавниками пескари.

Я потянулся к мавке губами и проснулся…

Долго не мог избавиться от сонного наваждения.

О кознях враждебных нечистей я на хуторе наслушался немало. Дядька Василь учил: если схватит тебя мавка, нужно, перекрестившись, сказать: «Иван да Марья! Крещу вас во имя Отца и Сына и Святого Духа!», и она тут же отстанет. К тому же, бродя по степи, я так пропах полынью и будяком-чертополохом, что и заклинание говорить не понадобится: полынь и будяк – лучший оберег от всяких колдовских сил.

Поглядев на дальний берег Днепра, почти невидимый в сумерках, я решил найти какую-нибудь большую доску или корягу, которые помогут мне переправиться туда.

Вскоре мне повезло – на отмели нашлась подходящая коряга.

Скинул с себя одежду, свернув в тугой узел, укрепил на коряге. Столкнул её в Днепр, вошёл в него, не ожидая, что вода такая студёная, и поплыл, толкая корягу перед собой.

Посредине реки мне свело ногу, да так, что и пальцами не пошевелить. Навалившись грудью на корягу, я отдался могучему течению.

«Этак и до самого моря утащит! – трясясь от холода, испугался я. – Всё-таки надо выгребать к берегу!»

Изо всех сил загребая свободной рукой, я стал бороться с течением.

Когда мне показалось, что сил на это у меня не хватит, ноги мои вдруг коснулись илистого дна. Показалось, что мавка схватила меня. Преодолевая страх и омерзение, с трудом выдирая непослушные ноги из вязкой слизи, я медленно двинулся к берегу, прижимая к себе свёрток с одеждой.

Выбрался на узкую песчаную косу, заросшую камышом. Крутой откос нависал над нею.

Без сил я упал на холодный песок и лежал на нём, не ощущая ничего, кроме смертельной усталости… Только холод заставил меня подняться и натянуть на себя мокрую одежду.

Взбираться по откосу в темноте не решился, боясь сорваться вниз, стал дожидаться, пока рассветёт, устроившись на сухих камышах.

Едва на востоке посветлело и небо прочертила алая полоса зари, я, цепляясь за пучки травы и корни деревьев, поднялся на кручу. Холодные тени лежали на жухлой траве, синеватый туман плыл над землёй и над водой. Вдали маячила макушка главного собора Кременчуга, виднелись очертания крепостных стен.

«Далеко же меня снесло… Придётся топать назад, к шляху, ведущему на Чигирин».

Но это обстоятельство не огорчило меня. Я так обрадовался, что переплыл Днепр, что решил, будто все мои злоключения закончились. Совсем позабыл об осторожности и тронулся в путь, не дожидаясь темноты.

Когда до ближнего леска, где я собирался немного передохнуть, оставалось не более ста шагов, мне навстречу выехали два всадника в островерхих шапках и халатах.

«Татары!» Но спрятаться было негде: слева и справа – открытое поле, за спиной – днепровская круча.

Татары тоже заметили меня, но пришпоривать лошадей не стали, ехали в мою сторону медленно, понимая, что мне от них никуда не деться.

«Они же были союзниками Хмельницкого, – судорожно думал я. – Скажу, что иду к гетману – не тронут… А что, если они теперь за ляхов? Тогда – конец!» Мысли в моей голове путались, теснили одна другую, а татары всё приближались. Один из них шагов за двадцать стал разматывать аркан.

На меня будто столбняк напал, ни рукой пошевелить, ни языком.

Свистнула петля и захлестнула мне плечи. Татарин дёрнул верёвку и свалил меня с ног.

– Вставай, урус! – сказал он, подъезжая. – Ты теперь мой ясырь, а я – твой господин Ахмед.

Я с трудом встал на ноги. Ахмед оглядел меня с головы до ног, пристально, как купец оглядывает купленный товар, и похвалил:

– Якши, урус! Кароший раб!

Подъехал второй татарин, и они о заспорили с Ахмедом на своём языке.

От дядьки Василя, успевшего побывать в турецком плену, я знал несколько татарских и турецких слов.

Ахмед чаще говорил «сераль», а второй татарин настаивал: «капудан-паша».

Дядька Василь рассказывал, что «капудан-паша» – это начальник турецкого гребного флота. Участь пленных гребцов на галерах ужасна. Мало кому долго удавалось выдержать каторжный, непосильный труд и не пойти на корм рыбам…

Что такое «сераль», я даже не догадывался, но испугался, что там будет ещё хуже…

Ахмед повернулся ко мне и, криво усмехнувшись, сказал:

– Урус-батыр кирдык! – и выразительно рубанул рукой возле луки своего седла.

Я дёрнулся бежать, но аркан, натянувшись, удержал меня.

Ахмед подъехал поближе и стеганул нагайкой по спине. Удар был такой силы, что я охнул и присел.

Оба татарина расхохотались. Не переставая спорить, они поехали вдоль Днепра, держа направление на юг, в сторону порогов. Опутанный арканом, я поплёлся за ними.

Но видно, кто-то ещё молился обо мне перед Отцом всего сущего, и не суждено было мне сгнить в татарском плену.

Солнце клонилось к закату. Татары остановились, сошли с коней, расстелили коврики, чтобы совершить вечерний намаз.

И тут в степи показались всадники. Отряд быстро приближался к нам. По одежде я признал в них казаков.

Татары вскочили на ноги, взялись за луки, но тотчас опустили их, увидев того, кто скакал впереди.

Молодой, крепко скроенный казак в богатой одежде и соболиной шапке показался мне как будто знакомым. Но я не мог припомнить, где видел это рябое лицо и гордый размах бровей.