Я поднялся навстречу:

– Здравствуй, Юрась! Я помню, как ты меня спас!

Он покраснел ещё больше:

– Мне Тимош сказал, что ты приехал, и я сразу к тебе… Рад, что ты опять можешь говорить…

– Могу, конечно!

Мы коротко обнялись и какое-то время молча разглядывали друг друга.

Юрась подрос, вытянулся. Но, в отличие от брата Тимоша, был узкоплечим и тонким в кости. Ничего мужественного в его лице не обнаруживалось. Весь облик Юрася куда более соответствовал представлениям о красе дивичьей: кожа бледная, румянец пятнами. Вспомнились слова Тимоша: «С сёстрами рос…»

Спустя минуту мы уже торопливо, перебивая друг друга, перескакивая с одного на другое, говорили с ним так, как говорят меж собой ровесники, которые давно не виделись и теперь словно заново знакомятся.

Я поведал ему, что случилось с моими родными и со мной, а он рассказал о пребывании в Переяславе, о своей жизни в Чигирине.

– Ты убил пана Чаплинского? Исполнил свою клятву? – Вопрос застал Юрася врасплох, он ответил не сразу:

– Нет, пока не убил… Чаплинский прячется где-то в Варшаве.

Помолчав немного, он сказал неожиданно:

– А Тимош пани Хелену повесил…

– Какую пани? – не понял я.

– Разве не помнишь? Я говорил тебе о ней. Пани Хелена у нас в Суботове жила, а когда мама умерла, была мне и сёстрам вместо неё. А после этот гад Чаплинский силой её увёз и сделал своей женой. Она у него прожила больше года…

Юрась, начав заикаться от волнения, рассказал, что, когда началось восстание, казаки захватили карету Чаплинского, в которой ехала пани Хелена. Её привезли к батьке Богдану, и он надумал жениться на ней, и сам патриарх иерусалимский разрешил ему это.

– А как же Чаплинский? Разве так можно – при живом муже? – вытаращился я.

– Если патриарх разрешил, наверное, можно, – пожал плечами Юрась. – Они поженились. А потом батька Богдан уехал на войну, а пани Хелена хотела сбежать с часовщиком… Они украли войсковую казну. А брат Тимош поймал их. Поймал и повесил…

Он зашмыгал носом, сказал, словно ища у меня сочувствия:

– А мне всё равно её жалко. Пусть она и была женой этого собаки Чаплинского и сбежать хотела с казной. Она добрая была и меня любила…

Я испугался, что Юрась сейчас разрыдается:

– Разве мог Тимош сам казнить? Ведь только пан гетман казнит и милует!

Юрась ответил с горечью:

– Батька даже оплакивать пани Хелену не стал. Сразу женился на другой. На тёте Анне Золотаренко, двоюродной сестре моей мамы… А брата Тимоша он хочет женить на Роксанде, дочери молдавского господаря Василия Лупу. Тот сначала пообещал отдать Роксанду за Тимоша, а сейчас отказывается.

– А ты откуда всё знаешь?

– Мне пан Выговский рассказывал. Скоро они вместе с Тимошем отправятся в Молдавию с войском. Если и дальше господарь станет упираться, его заставят уступить Роксанду силой…

– А мы что с тобой делать станем? – как-то невпопад спросил я.

Юрась Хмельницкий посмотрел на меня снисходительно. Так смотрит взрослый человек на ребёнка.

– Мы, Мыкола, учиться будем! В коллегиуме… – убеждённо заявил он. – Без латыни теперь никуда.

Эти слова Юрася аукнулись во мне с тем, что говорил при расставании батька.

«Конечно, латынь казаку не помеха…» – мысленно согласился я с ними обоими.

Только для себя я уже успел понять другую истину – лучшим из всех учителей является сама жизнь, и от её уроков нам с Юрасем точно никуда не деться.

Глава третья

1

Подобно древнему Днепру-Славутичу, спокойно и величаво текущему меж крутых и пологих берегов, неистово бьющемуся в теснинах порогов с диковинными и замысловатыми именами: Воронова Забора, Лоханский, Княжий, Ненасытец, – река жизни неутомимо движется вперёд, ревёт, несётся и вдруг замирает под тяжёлым ледяным панцирем…

Но и тогда неустанный ход её не прекращается. Скрытые от человеческого взгляда вечные воды продолжают и подо «льдом обстоятельств» медленно и неуклонно струиться, словно собираясь с силами, чтобы весной со скрежетом и треском взломать преграду, точно перезревшую скорлупу грецкого ореха, и понести на гребне своих мутных волн к югу останки льдин.

Разливаясь на своём пути, подтопляя пойменные луга, подмывая песчаные и глиняные откосы, река жизни уносит с собой грязь и пену, постепенно очищаясь и становясь всё свободней, всё величественней…

Веками складывают песни и думы люди, живущие по обоим берегам Днепра, славят его, спрашивают о будущем.

Пытает Днипро тихого Дуная:

– Тихий Дунаю, що я своих козакив не видаю?

Чи твое дунайскее гирло моих козакив пожерло,

Чи твоя, Дунай, вода моих козакив забрала?

Промовить тихий Дунай до Днипра-Словути:

– Днипре, батько Словуто! Сам я соби гадаю,

Що твоих козакив у себе не видаю…

Много воды утекло с тех пор, как я оказался в Чигирине, в гетманской канцелярии под началом генерального писаря Войска Запорожского Ивана Остаповича Выговского.

В должности помощника канцеляриста, а затем и канцеляриста войсковой канцелярии я прошёл хорошую школу и наполнился новыми знаниями. Уроки грамматики и латыни, дипломатии и стратегии, полученные здесь, так же как прочитанные по совету Выговского книги, вполне заменили мне учёбу в Киево-Могилянской коллегии, куда Юрась Хмельницкий отправился без меня.

– Жаль, что не хочешь ехать, – сказал он, прощаясь.

– Constitit consilium, – ответил я по-латыни, – решение непреклонно!

– Я буду навещать тебя в Чигирине… – пообещал Юрась.

Ещё до его отъезда Тимош отправился в Молдавию.

Гетман Хмельницкий назначил его наказным гетманом. Тимош вёл с собой войско, собираясь принудить господаря Лупу отдать за него дочь.

Василий Лупу, узнав об этом, договорился с поляками. Дорогу Тимошу под Батогами преградил старый коронный гетман Мартын Калиновский с королевской гвардией.

Тимош передал Калиновскому письмо от Хмельницкого, просившего беспрепятственно пропустить Тимоша на свадьбу. Но коронный гетман с дороги не ушёл.

К Тимошу присоединился Карач-мурза со своей ордой. Но даже тогда численность поляков в несколько раз превосходила войско Тимоша. Он запросил подмоги у батьки Богдана. Гетман Хмельницкий тут же двинулся к Батогам и подоспел вовремя.

Кварцяное войско Калиновского, состоявшее из лучших польских жолнеров и бесстрашных крылатых гусар, было разбито вдребезги. Сам Калиновский и его сын Самуэль погибли. Поляков, уцелевших в сече, всех до одного жестоко казнили здесь же, на поле битвы. На этом настояли казаки, посчитав столь необычную расправу над пленными расплатой за своё поражение под Берестечком, малым возмездием за сожжённые украинные сёла и замученных ляхами собратьев.

Узнав о разгроме Калиновского, перепуганный Лупу тут же